«Мы - последние поэты…» - [2]

Уносит ураган бушующим крылом.

Но там, над бешенством слепого урагана,

В лазурном сумраке, в таинственной дали,

Звезда чудесная сквозь попону тумана

Неугасимый луч роняет до земли.

«Из города я вышел на простор…»

Из города я вышел на простор.

Весь берег спал и город спал тяжелый,

Мой скучный гроб и колыбель моя.

Из тихих вод вставала ты, денница,

Вставала ты, — и грустно было мне.

Тебя я ждал — тебе не смел молиться:

Не мне, не мне приветствовать тебя.

«Сегодня я смертельно болен…»

Сегодня я смертельно болен

От созерцанья синевы,

Как вы — смешон, как вы — неволен,

Но я свободнее, чем вы.

На бесконечность я умножен,

На смерть моих недолгих дней;

Я так свободен и ничтожен,

Что нет конца тоске моей!

НА КНИЖКАХ ЧУЖИХ СТИХОВ

I.

Поэт немой, певец туманный!

Судьба цветы добра и зла

В один венок, смешной и странный

Рукой небрежною сплела.

II.

Душой — дитя, умом — старик,

Поэт, понятен ты немногим:

Нечеловечески-убогим

И тем, кто в мудрости велик.

«Что слово? — прах; кто я? — творец…»

Что слово? — прах; кто я? — творец.

Я буду верен вам, певец,

А вы, покорливые слуги,

Мои глубокие досуги

Пусть воплощенье в вас найдут!

О, будьте мне живым приветом!

Клянусь, глаголы не умрут,

Одушевленные поэтом.

«Когда впервые нищим и бездомным…»

Когда впервые нищим и бездомным,

Как некий глас и ласковый, и властный,

Благая весть о Царстве прозвучала, —

Как изумился мир! Какой надеждой

Дух запылал страдальцев неизвестных!

О, как они стремились в это Царство,

Как радостно, победно умирали!

И мир им поклонился; лишь патриций

Не изменил богам живого мира:

Он в Риме жил и умер в древнем Риме.

«С прибрежных скал глядели мы упорно…»

С прибрежных скал глядели мы упорно

В клокочущую бездну:

Из глубины вставали исполины

И злобно умирали,

Разбивши грудь об острые утесы;

Дрожали мы как дети,

А в вышине, презрительно откинув

Покров свой лицемерный,

Немая твердь, зловещая, сияла.

«За печальной колесницей…»

За печальной колесницей,

За попами и венками,

Черный змей ползет огромный;

Голова — у колесницы,

Телом — улицу наполнил,

В переулке тесном хвост…

То не дети и не внуки

Деда старого хоронят, —

Черный змей, весной проснувшись,

Кожу зимнюю хоронит.

«Не смотри, что я так весел…»

Не смотри, что я так весел, —

Чуть умолкну — слышу шорох:

То не мышь под половицей

И скребет, и суетится, —

Полоненная, в подвалах

Смерть и злится, и трудится.

Шесть дверей она прогрызла

И грызет уже седьмую.

«Счастье. Счастье. День мой лучезарен…»

Счастье. Счастье. День мой лучезарен.

За себя я миру благодарен.

«Замолкли стоны дерзкой бури…»

Замолкли стоны дерзкой бури,

И скован мир, — и жаль волны,

Что как титан рвалась к лазури

Из ненавистно глубины.

ОТВЕТ

В чем я врагам своим подобен,

Того не выразит мой стих:

Питомец юных снов моих,

Как бог, прекрасен и незлобен.

ЭПИТАФИЯ

Он с колыбели посвятил

Себя идейному страданью

И даже азбуку зубрил

По запрещённому изданью,

Других изданий — не читал

И кончил вечер жизни бурной,

Как непреклонный радикал,

В объятьях девы — нецензурной…

«Я — незаконная ладья…»

Я — незаконная ладья:

Плыву без весел, без руля…

Плевать, мой милый! Будь, что будет!

Авось меня и не засудит

Великий мировой судья.

МАТЕРИ

Седой Хаос, кончаясь,

Им завещал бессмысленную силу

И родником бессмертья

Их стала плоть. Об этой древней тайне

Мать не расскажет детям:

Сын не поймет, а дочь сама узнает

От птицы перелетной,

От родников священной, темной рощи

И от всего, что дышит.

«Песни спеты, перепеты…»

Песни спеты, перепеты —

Сердце бедное, молчи:

Все отысканы ответы,

Все подделаны ключи;

Мы — последние поэты,

Мы — последние лучи

Догорающей в ночи,

Умирающей планеты…

После нас — ночная тьма,

Процветание науки,

Протрезвление ума,

После нас — ни грез, ни муки,

Бесконечная зима

Безразлично серой скуки.