Мы поднимались в атаку - [50]
Первый тост, конечно, за победу. Наливка оказывается густой, как столетнее вино из царских подвалов (будто я его пил). Клава чокается со мной и пьет. Я вижу, не умеет скрывать чувств, больше ни к кому не протягивает рюмку. Но ревниво следит: выпью сразу или чокнусь с кем-то. Однако у меня свой характер: могу ж не разгадать ее игру? Вроде бы не замечая, что Клава сторожит каждое мое движение и слово, чокаюсь с Василием («За нашу долю в победе!»), потом с девушками («Хороших вам женихов после войны…») и тогда снова поворачиваюсь к Клаве — чокаться. Но у нее рюмка уже пуста. Она сердито полуотворачивается; виднеется ее розовое маленькое ухо с голубым камнем в сережке. Я подливаю ей из своей рюмки:
— Давай снова чокнемся и выпьем за то, что задумали.
Клава расцветает:
— За победу и исполнение всех ваших желаний. Странно: я обращался к ней на «ты», она — на «вы». Я не знал, что тут существует кодекс отношений девушки и парня, с которым знакома, или «гуляет», или за которого идет замуж. Если ты понравился, если тебя готовы полюбить — тебе говорят на людях «вы»…
Наливка чудо как хороша, но мне впервые в жизни хочется выпить чего-то крепкого, что пьют взрослые мужчины в подобный необыкновенный день.
— Давайте еще выпьем за будущую победу! — предлагаю я. — Хоть по наперстку на каждого, но — за нее!
— И за нашу встречу после войны, — говорит Клавдия глядя мне в глаза.
— Вернуться вам, мальчики, живыми-здоровы-ми, — это Люда. — К этому столу, к другому — неважно, лишь бы вернуться.
Василию подают гитару, и он поет:
Вспоминаются Вилен, его голос, его песни…
— «Там вдали за рекой» играешь? — спрашиваю я Васю.
Поем о наших ровесниках, воевавших на гражданской. Всех объединяет чувство причастности к драме «сотни юных бойцов из буденновских войск».
выделяется из негромкого хора напряженный Васин голос.
печально отзываются чистые голоса девушек.
Я лишен голоса и слуха, оттого лишь тихонько подпеваю, чтобы не мешать «настоящим певцам».
Василий глаз не отводил от поющих сестер, откровенно любуясь обеими. Клава поет не со мной, а с ним, песня сближает их, но вовсе не отдаляет от меня:
Кончились песни, все замолкли. В тишине властно застрекотали до сих пор неслышные ходики. Клава подтягивает на них гирьку и начинает одеваться.
— Я провожу вас, Юра. — Прямо и сказала: проводит меня.
— Ты же после бани, простудишься, — возражаю я.
— Не волнуйтесь, я теплее оденусь. Да мы закаленные.
Выходим в синюю лунную ночь.
— Как пойдем, — спрашиваю я, — полем или лесом?
— Можно и лесом, — отвечает Клава, и мы сворачиваем налево.
— А что старших ваших не было? — интересуюсь я.
— А мама с бабушкой ушли на ночеву к родне. Мамочка все понимает, сама молодой была. Да и какие, рассудите, Юрочка, нынче на деревне радости? Вот мы, кто на лесозаготовках от колхоза, вы сегодня всю бригаду видели. За день так наломаемся, что и есть неохота. Так тяжело, что и рассказывать не хочется. Сейчас лес идет для шахт Донбасса. А весной: «Дадим лес на восстановление героического Сталинграда!» Одно всех держит — надо! И мечтаем: скорей бы война проклятая кончилась…
Я думаю: мы и в тепле сидим на классных занятиях, а каково девчатам в лесу, где только у костров погреешься?!
— Верно, что вас белым хлебом кормят? — почти угадывает мои мысли Клава. — И сахар дают?
— Ну, не только белым, наполовину, — отвечаю я виновато. — А сахар, верно, получаем. Иначе пушки по снегу не потащишь.
Большое удовольствие — вечером, во время самоподготовки, запивать кипяточком ломоть пшеничного хлеба, обмакнутый в сахарный песок… Решаю: принесем с Василием гостинцы — свои порции хлеба и песку, пусть девчата полакомятся. Эх, жаль сегодня не догадались!
— Ой, мамынька, волки вроде! — вдруг вскрикивает Клава. Она берет меня за рукав шинели, на миг легонько прижимается ко мне. Но — испуга в голосе нет.
— Теперь я тебя провожу, — говорю я, и мы поворачиваем к деревне.
— Я недавно здесь серого встретила. «Кыш» ему сказала и пошла дальше. Один был, не решился…
— А если бы стая?
— С другой бы ты теперь дружбу вел.
И тут я неожиданно для себя обнимаю Клаву, пытаюсь поцеловать. Но Клава с недевичьей силой сжимает мои руки в кистях:
— Нельзя, с первого разу невозможно, — шепчет она, отворачивая лицо в сторону. — Остыньте, не позволю все равно.
Я пытаюсь запрокинуть ее голову, но Клава вдруг кричит с болью, с досадой:
— Пустите же! — И у меня разом опускаются руки. — Ой, мамынька, вон звезда упала, — произносит она, глядя в небо. — Не эдак ли мой папанька загас?.. Бабка тогда к подружке гадать пошла, но ничего карты не открыли. А потом: «Погиб смертью храбрых…»
У Клавиного дома группа парней помоложе меня преграждает дорогу. Ломкий мальчишеский голос:
— Курсант, подраться хочешь?
Клава вглядывается в темные фигуры:
— Ты, Ванюшка, не очень, а то матери пожалуюсь.
— Заступница! У нас на курсанта зуб, не на тебя.
