Мы над собой не властны - [188]

Она начала читать молитву. Коннелл повторял за ней. Это было привычно и уютно, как в детстве перед сном. Слова вспоминались легко — наверное, так укоренились в памяти, что он их не забудет до самой смерти.

Закончив, мама стала шарить по земле, чтобы положить на могилу несколько камешков. Этот еврейский обычай она где-то подобрала, как сорока, свивая гнездо скорби. На маминых щеках резко выделялись красные прожилки, а в остальном холод на нее словно не действовал. Она была сильной, но, стоя рядом с ней на ледяном ветру, Коннелл вдруг представил себе, как она живет одна в большом пустом доме, где так много комнат и во всех тишина. Коннелл сегодня уедет после чая с тортом, а она останется. Хоть бы продала эти хоромы — собиралась ведь, но что-то ее удержало.

Мама положила на могильную плиту два маленьких камешка и отступила на шаг, покачнувшись под ударом ветра.

— Папа сам выбрал это место. Мы только что сюда переехали и еще не знали, что он болен. Как-то просматривали кладбищенские брошюры. Мрачно звучит, но на самом деле это же естественно. Он захотел посмотреть участок. Мы съездили, посмотрели. В этой части кладбища тогда еще не хоронили, но участки были уже размечены. Отец выбрал место здесь, на пригорке. Ему нравилась такая погода, как сегодня, — прохладная и туманная, пасмурная. Ты вряд ли помнишь, а он любил кладбища. Во всех поездках непременно тащил меня на кладбище. Любил читать надписи на могилах. Может, надо было придумать текст получше?

Коннелл посмотрел на высеченную в камне надпись: «Любимому мужу и отцу». Штамп, конечно, да ведь для надгробия оригинальность не требуется. А по сути, эти слова лучше всего выражают итог отцовской жизни, и не важно, что они же подойдут большинству мужчин. Внизу на камне оставалось еще место для слов о маме. Сейчас она стоит рядом с ним, но придет день, когда ее больше не будет, и ему придется нанимать рабочих, которые опустят ее в землю. Захотелось обнять ее, защитить от неумолимого будущего. Коннелл положил руку ей на плечи, отгоняя собственный страх.

— Это был единственный случай, когда отца заинтересовал вопрос недвижимого имущества, — сказала мама, словно отвечая каким-то своим мыслям.

Крошечный, невзрачный клочок земли, но вид с него открывается замечательный. Соседний участок приобрели Рут и Фрэнк Магуайр — прямо-таки своя община. Когда-то этот уголок был на отшибе, однако за прошедшие годы кладбище подступило вплотную, и уже чуть дальше виднелись новые участки. Для Коннелла места не осталось, да оно и к лучшему. Пусть сам выбирает себе место последнего упокоения — а может, это сделает та, кого он еще не встретил.

«Недвижимое имущество»... Коннелл невольно услышал в этом выражении второй смысл. Какое имущество оставил в наследство отец? Конечно, инвестиционный пакет и дом со всем своим содержимым; и вклад в науку; изменившуюся жизнь своих учеников и то влияние, которое эти ученики в свою очередь окажут на жизнь других людей. А еще — он, Коннелл. Он — отцовское наследие. Правда, пока что ценность его весьма невелика.

Он поднял с земли камешек и присоединил его к тем двум, уже лежащим на могиле.

Потом они с мамой вернулись к машине.

— Отцу очень нравилось, что на этом кладбище похоронен Бейб Рут.

Коннелл читал, что среди бейсболистов считается хорошей приметой побывать на могиле Бейба, но что кладбище — то самое, как-то не отложилось в памяти.

— А где его могила?

— Тут, недалеко.

— Папа ее видел?

— Долго перед ней стоял, — усмехнулась мама. — Торжественно так. Молча. Вы оба всегда очень серьезно относились к бейсболу.

Проехав немного, они увидели чуть в стороне от дороги высокое надгробие с надписью большими буквами «РУТ» на цоколе, под центральным камнем с изображением Иисуса, благословляющего маленького мальчика. Рядом, на камне поменьше, были высечены слова кардинала Спеллмана: «Дух Божий, что воодушевил Бейба Рута на победу в решающей игре жизни, да вдохновит молодежь Америки». На третьем камне были указаны годы жизни Рута и его жены Клер. Возле могилы кто-то оставил приношения: горку бейсбольных мячей и одинокую биту, а к надгробному камню скотчем были приклеены коллекционные бейсбольные карточки.

Коннелл подумал о своем отце: тот лежит совсем рядом, но никто к нему не ходит, кроме родных. Говорят, смерть — великий уравнитель, и все-таки даже на кладбище есть своя иерархия.

Коннелл провел рукой по надгробию, не гнушаясь попросить себе немножко удачи. Он бы и на колени встал, если бы не присутствие матери. На миг он почувствовал себя словно маленький мальчик в церкви — только что положил монетку в коробку для пожертвований, затеплил свечку, и пришло время произнести молитву. Прочесть молитву, загадать желание, просто подумать о чем-то — разве это не одно и то же? Слышит ли кто-нибудь? Или во вселенной нет ничего, кроме пустоты? «Помоги мне, — подумал Коннелл. — Помоги». Но Он стоял перед ним на барельефе застывший и бесстрастный, и молчал, точно камень, в котором Его изваяли.

Когда они вернулись домой, мама поставила чайник, а Коннелл уселся за компьютер. В кабинете пахло отцом, — по крайней мере, эти запахи для Коннелла всегда ассоциировались с отцом: старые книги, стружки от заточенных карандашей, горячий металл настольной лампы. Вошла мама и что-то взяла на столе.