Мы над собой не властны - [183]

Эйлин принесла коробку в комнату, поставила на письменный стол. Осторожно отогнула картонный клапан, потом второй, потом два оставшихся. Вздрогнула, увидев костяную макушку, но переборола себя и поставила череп на стол к себе лицом. Несмотря на многолетнюю работу в больнице, медицинское образование и бесчисленные встречи со смертью, она так и не преодолела трепета перед телесными останками.

Долго сидела, глядя в пустые глазницы. Все время, пока она знала Эда, за его лицом скрывался такой же череп. Вот и этот череп когда-то покрывала живая плоть, и у его обладателя была семья, были друзья. Эйлин поразила мысль, что и она сама намного ближе к финалу, чем к истоку.

Может быть, отдать этот череп в дар отделению естественных наук в школе «Сондерс», подумала Эйлин и решила — незачем. Пусть череп осиротеет с ее смертью. Коннелл его куда-нибудь пристроит, а не захочет — пускай выбросит. Ему решать судьбу черепа и что делать с ее мертвым телом, так же как она решала, что делать с телом мужа, а кто-то другой примет такое же решение для самого Коннелла.

Эйлин все чаще вспоминала, как Эд много лет назад отказался перейти на работу в Нью-Йоркский университет, и у нее зародились неясные подозрения. Что, если помимо призвания у него были и другие причины? Быть может, местный колледж Бронкса был ему нужен не меньше, чем он — колледжу? Он боялся резко изменить свой образ жизни, боялся оказаться на виду? Неужели он знал о том, что с ним происходит, когда ей ничего такого даже в голову не приходило?

Испытания лекарства продолжались три года. Потом еще два года Эйлин заставляла Эда принимать таблетки, хотя это становилось все труднее. Не то чтобы он сопротивлялся ей назло — просто инстинктивно боялся, что таблетка застрянет в горле.

Названия у лекарства не было, только набор букв и цифр: SDZ ENA 713. Позже появилось и название: экселон. Его стали продавать по рецептам. Вообще, позже многое изменилось. Лекарства стали производить в виде пластыря — его просто наклеивают на кожу, и больным не приходится глотать таблетки. Насколько проще было бы с пластырем...

В подавленном настроении Эйлин мучилась вопросом: не из-за лекарства ли у Эда так свело все туловище, что она не могла его, упавшего, поднять с пола? В списке побочных эффектов упоминались судороги. Если бы она прекратила давать ему лекарство, может, удалось бы дольше оставить его дома? И он бы умер не в чужой постели?

Иногда, лежа в постели, она думала — может быть, где-то сейчас уже создают новый препарат, который все изменит. Если так, она наверняка испытала бы горечь, а вот Эд был бы в восторге. Научный прорыв для него — главная радость в жизни. И еще Коннелл. И она, Эйлин. Подумав об этом, она уже не могла больше сдерживаться и начинала рыдать.

Часто по вечерам она с ужасом думала: как он прожил бы эти последние годы, если бы Эйлин и впрямь с ним развелась? Какое-то время она всерьез подумывала о разводе, не понимая причин внезапной грубости мужа. Невозможно представить, где бы он жил, кто бы о нем заботился. Постепенно она решила, что сама судьба назначила ей быть рядом с ним до конца. К этому ее готовила вся прежняя жизнь — уход за матерью в детстве, профессия медсестры. В каком-то смысле это была главная задача ее жизни. С тех пор она стала крепче спать.

Это был его прощальный подарок — избавить ее от сожалений о сделанном выборе.

Эйлин по-прежнему ездила в лечебницу. Она привязалась к другим пациентам. Привозила им печенье, сидела с ними перед телевизором и смотрела новости или старые фильмы, пока не настанет время возвращаться домой. Иногда она читала миссис Бенцигер вслух статьи из журналов, а чаще просто переключала каналы, если пациентам надоедала передача и они начинали волноваться.

Однажды, когда она уже собралась уходить, в коридоре к ней подошел мистер Хаггинз, с каждым шагом переставляя свои ходунки. Верхний свет уже выключили, горела только настольная лампа — в ее слабом свете мистер Хаггинз, в белом больничном халате, был похож на жутковатого призрака.

— Здравствуйте, мистер Хаггинз! — сказала Эйлин.

Он остановился, держась обеими руками за ходунки. Потом поднял руку и ткнул пальцем в Эйлин, словно укоряя. Он что-то говорил, но совсем тихо. Она наклонилась поближе.

— Не надо больше, — повторял он кротко, словно маленький ребенок. — Больше не надо.

Она всмотрелась в его лицо — верно ли поняла? Чтобы лучше расслышать, пришлось бы прижаться ухом к самым губам, но она по их движению понимала, он снова и снова твердил: «Не надо больше» — и качал головой.

Если захотеть, можно это принять за знамение свыше. Никто не зависит от ее решения, только она сама и ее жизнь. Мистер Хаггинз прав. Невозможно так и ездить сюда без конца. Просто нужно было, чтобы кто-то разрешил ей перестать.

Она поцеловала его в небритую щеку:

— Спасибо! Спокойной вам ночи. Прощайте!

Она вышла за ограждающий шнур, потом за дверь. На пороге обернулась. Последнее воспоминание о лечебнице: серовато-белая спина мистера Хаггинза, будто силуэт всплывающего кита, заслонила настольную лампу. Старик медленно брел в палату, которую раньше делил с Эдом, а теперь остался в ней один. Скучает ли мистер Хаггинз по Эду? Эйлин надеялась, что он его даже не помнит.