Мы начинаем в конце - [16]
Дарк уставился на Дачесс в обычной своей манере. Вперил взгляд в лицо, перевел на волосы, вернулся к глазам, скользнул ко рту. Смаковал, усваивал каждую деталь; дрожать хотел заставить.
Только Дачесс не поддалась. Запрокинула голову — маленький нос сморщился, как у свирепого зверька, — и отчеканила:
— Я — Дачесс Дэй Рэдли, и я вне закона. А ты, Дикки Дарк, только против слабой женщины герой.
Она вырвалась, побежала к парадной двери. Сквозь стекло лился оранжевый свет уличного фонаря, на мгновение Дачесс оказалась в нем, как в купели. Мать с визгом, с воем бросилась на Дарка.
Нет, Дачесс не поспешит на помощь. Толку от этого не будет. Разумнее переждать здесь, под дверью. И Дачесс ждала, пока не увидела человека во дворе.
За ее спиной размахивала кулачками Стар. Дарк схватил ее за запястья, зафиксировал, точно в тисках.
Решение созрело быстро. Что бы ни происходило на улице, едва ли там будет страшнее, чем тут, в доме. Дачесс отомкнула замок, и глянула мужчине в лицо, и посторонилась, пропуская его в прихожую. Незнакомец схватился с Дарком, размахнулся, засветил ему по скуле.
Дарк не дрогнул. Он узнал соперника, это было видно. Застыл, вытаращился и принялся, судя по лицу, взвешивать свои шансы. Конечно, он гораздо крупнее, шире в плечах; но этот — соперник — изнутри пылает жаждой схватки.
Дарк сунул руку в карман, извлек связку ключей. Покинул дом без суеты, без паники и спешки. Незнакомец вышел вслед за ним, Дачесс — тоже.
Она смотрела на дорогу, пока не исчезли из виду хвостовые огни «Эскалейда» Дарка.
Незнакомец повернулся к ней, но взгляд почти сразу переместился на заднее крыльцо, где, прерывисто дыша, стояла Стар.
— Дачесс, иди в дом.
Дачесс ничего не сказала. Молча последовала за матерью, оглянулась один раз на этого, чужого, будто посланного охранять ее.
Рубаха, порванная в драке; внезапность лунного света. Грудь как рельефная карта с перекрестьями шрамов — старых и сравнительно свежих.
6
Обуреваемая усталостью, Дачесс даже не пыталась бодриться. Плелась еле-еле — стоило ускорить шаги, как становилось тяжело дышать. Все равно воспаленные, красные веки никуда не денешь, не скроешь. А шум в ушах — эхо давних скандалов — вообще неистребим, по этому поводу и заморачиваться не стоит.
Робин дернул ее за руку, она опустила взгляд. Ясные глазки, свеженькая мордашка — определенно, Робин спокойно проспал всю ночь.
— Ты в порядке, Дачесс?
Ишь, волнуется.
Она несла и его рюкзак, и свой. Предплечье щеголяло синяком — Дачесс ночью ударилась, при падении. Проект с семейным древом был готов лишь наполовину. Училась Дачесс сносно, перебивалась с тройки на четверку; съехать — себе дороже. Держаться старалась тише воды ниже травы. Нельзя ей вляпаться, иначе Стар вызовут в школу. С родительскими собраниями Дачесс выкручивалась: «Понимаете, у мамы вечерняя смена, она не может прийти»; пока что прокатывало. На большой перемене уединялась — незачем ребятам видеть, что там у нее в пакетике для завтрака. Порой — только хлеб с маслом, причем нередко черствый до громкого хруста. Она такая не одна, у некоторых дела еще хуже; Дачесс это знала, просто не хотела примыкать к лагерю вовсе заброшенных.
— Я спала рядом с тобой, а ты всю ночь лягался, — сказала она брату.
— Прости. Ночью кто-то шумел. А может, мне приснилось.
Робин пробежал чуть вперед, нырнул в соседний двор, нашел там длинную палку. С ней и вернулся — будто щенок. Стал представлять старика — опирался на палку, кряхтел, пока Дачесс не рассмеялась.
Открылась парадная дверь, и на крыльце возник Брендон Рок, известный трепетным отношением к своему «Мустангу». Стар говорила, лучше бы он так о жене заботился — глядишь, она бы до сих пор с ним жила.
На Брендоне была куртка-университетка[13], линялая и тесная — рукава с трудом дотягивали до середины предплечий. Брендон зыркнул на Робина.
— Не смей приближаться к моей машине.
— Сдалась она ему!
Брендон пересек лужайку, остановился почти вплотную к Дачесс.
— Тебе известно, что там спрятано?
Он мотнул головой в сторону «Мустанга», заботливо покрытого синим брезентовым чехлом. Ритуал Дачесс наблюдала ежевечерне: Брендон укутывал свою тачку, словно бесценного первенца.
— Мама говорит — насадка на пенис.
К удовлетворению Дачесс, Брендоновы щеки вспыхнули.
— Это «Мустанг» шестьдесят седьмого года.
— Ага. И куртка тоже в шестьдесят седьмом сшита.
— Потому что это мой номер. Ты у мамы поспрашивай обо мне. Я был чемпионом штата. Говорили, что у меня напор тореадора.
— Как-как? Запор пидора?
Робин шагнул к Дачесс, взял ее за руку. Брендон сверлил ей спину взглядом, пока они с Робином не свернули с Айви-Ранч-роуд.
— Чего он разозлился, Дачесс? Я к его «Мустангу» даже не подходил.
— Брендон хочет с нашей мамой встречаться, а она ему каждый раз — от ворот поворот. В этом все дело.
— Вчера Дарк приезжал, да?
Они шли навстречу солнцу. Владельцы магазинчиков поднимали рольставни — готовились торговать.
— Я лично ничего не слышала.
Зимой, без курортного лоска, Кейп-Хейвен куда милее, куда честнее, считала Дачесс; зимой он — как все города. Лето — долгое, дивное, дрянное — ее изматывало.
Андрей Виноградов – признанный мастер тонкой психологической прозы. Известный журналист, создатель Фонда эффективной политики, политтехнолог, переводчик, он был председателем правления РИА «Новости», директором издательства журнала «Огонек», участвовал в становлении «Видео Интернешнл». Этот роман – череда рассказов, рождающихся будто матрешки, один из другого. Забавные, откровенно смешные, фантастические, печальные истории сплетаются в причудливый неповторимо-увлекательный узор. События эти близки каждому, потому что они – эхо нашей обыденной, но такой непредсказуемой фантастической жизни… Содержит нецензурную брань!
Эта захватывающая оригинальная история о прошлом и настоящем, об их столкновении и безумии, вывернутых наизнанку чувств. Эта история об иллюзиях, коварстве и интригах, о морали, запретах и свободе от них. Эта история о любви.
Это моя первая книга. Я собрала в неё свои фельетоны, байки, отрывки из повестей, рассказы, миниатюры и крошечные стихи. И разместила их в особом порядке: так, чтобы был виден широкий спектр эмоций. Тут и радость, и гнев, печаль и страх, брезгливость, удивление, злорадство, тревога, изумление и даже безразличие. Читайте же, и вы испытаете самые разнообразные чувства.
Рудольф Слобода — известный словацкий прозаик среднего поколения — тяготеет к анализу сложных, порой противоречивых состояний человеческого духа, внутренней жизни героев, меры их ответственности за свои поступки перед собой, своей совестью и окружающим миром. В этом смысле его писательская манера в чем-то сродни художественной манере Марселя Пруста. Герой его романа — сценарист одной из братиславских студий — переживает трудный период: недавняя смерть близкого ему по духу отца, запутанные отношения с женой, с коллегами, творческий кризис, мучительные раздумья о смысле жизни и общественной значимости своей работы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.