Мы на своей земле - [26]
Еле передвигая ноги от усталости, облепленные с ног до головы грязью, мы поплелись на базу.
Увидев нас, Владимир Александрович спросил:
— Вода? — и ободряюще — Ничего, пробьемся! Не падайте духом, друзья! Придется все-таки попробовать расчистить второй воздушник. А что, если фашисты опустили туда мину? — И здесь же ответил себе: — Не может быть, не такие уж они догадливые. Вот что, начнем расчищать второй воздушник. Нам нужен воздух! И мы его добудем!
В дежурную вошли Зелинский и Гринченко. Они кашляли и вытирали слезы.
— Что случилось? — встревожился Бадаев.
— Да понимаешь, Володя, на втором посту можно задохнуться. Из боковых штреков хлынул дым. А все ты виноват, Иван Никитович, — ведь ты же хозяин тяги, — пошутил Зелинский, повернувшись к Ивану Никитовичу Клименко.
Гринченко Иван Андреевич - боец отряда.
Но оглушенный новой бедой, старик, не поняв шутки, оправдывался:
— Та хиба ж я винен, що дым осидав по забоях. Тяга ж з кухни до колодца була не досыть велика. А зараз и зовсим немае, то дым и поплыв з куткив.
Парторг дружески похлопал Ивана Никитовича по плечу:
— Успокойся. Не ты виноват.
— Яков Федорович, — обратился Бадаев к Васину, — второй пост нужно перенести дальше к повороту на Усатово, там дыму меньше. А вот что делать с кухней? — развел он руками и спросил Ивана Никитовича: — Как у нас с горючим? Может будем готовить еду на примусах?
— Бензину мало, — мрачно ответил тот и с горечью добавил — Я уже думал, как бы научиться ходить в катакомбах без света.
— А мы с поста идем в темноте, — деловито заявил Коля Медерер.
— Смотри, не заблудись, — ласково предостерег мальчика Бадаев.
Через несколько минут часть людей ушла на поиски новых выходов, а остальные, в том числе и я, направились на расчистку второго воздушного колодца.
Штольня и штреки в направлении воздушного колодца наполнены дымом. Рука невольно поднималась, чтобы прикрыть рот. Казалось, вот-вот задохнешься.
До того, как нас замуровали фашисты, дым из нашей печки шел в сторону второго и пятого воздушников; твердые частицы его оседали на стенах и потолках штольни, отчего она стала угольно-черной. Часть дыма растекалась по боковым отсекам катакомб, откуда сейчас он выползал, угрожая задушить нас.
Расчищать воздушник было трудно. Фонари чадили, гасли. На расстоянии метра люди не видели друг друга. Они задыхались, надрывно кашляли, падали, ползком тащили в забои и штреки землю и камни, расчищая колодец. Руки распухли и кровоточили, глаза слезились. К концу второй недели пришлось надеть противогазы.
Наконец, пламя фонаря стало ярче, значит где-то близко свежий воздух. Еще несколько нечеловеческих усилий и… хлынула вода!
Бадаев внимательно наблюдал за бегом потока. Обессиленные люди молчали.
— Терпение, товарищи, терпение! — подбадривал Бадаев. — Воды в этом месте не может быть много.
И действительно, стремительность потока уменьшалась с каждой минутой. Вскоре образовался просвет.
— Ура! Воздух! — обрадовались партизаны и сорвали противогазы.
Эта вода, как объяснил нам Владимир Александрович, скопилась в колодце потому, что взрыв сорвал каменную облицовку и с обнаженных стен воздушника вниз потекли небольшие струйки межпластовых ручейков.
Жадно дышали мы. Воздух казался таким благоуханным!
Поглядывая на отверстие воздушника, Бадаев заметил:
— Дым может выдать нас… Иван Никитович, навесьте заслонку. А ночью будем открывать, — выпускать дым и набирать свежий воздух. Вот, товарищи, — обратился он к нам, — гуртом и батька быты лэгко, как говорит украинская пословица. Но мы будем бить не батька, а гитлеровцев. Размещайтесь, отдыхайте, — пригласил он людей и, присев на камень, начал вспоминать свою юность.
— Как сейчас помню, приехали мы, комсомольцы, в 1930 году на ликвидацию угольного прорыва в Подмосковном бассейне. А на шахтах неполадки. Целыми сменами рабочие просиживали без дела. Клеть, откатка простаивали. В рабочих бараках холод, уголь не подвозят. Нет спецодежды, сапог. Нет-нет и тянет домой — там легче. Решил бороться. И боролся не в одиночку, а вот как сейчас — вместе с коллективом. И преодолели все трудности, стала работать наша шахта. Тогда-то я и понял: самое высокое, что ношу в своем сердце, — это чувство коллективизма. Вот и теперь победил коллектив!
Бадаев умолк. Его большие серые глаза задумчиво глядели вдаль.
Этот взгляд навсегда запомнился мне, казалось, что Бадаев, вспоминая прошлое, готовил себя к подвигам в настоящем. Мерцал огонек, едва пробивая густую темень катакомб. Дым словно живое существо, извиваясь сероватой лентой, стремительно уходил наверх.
Усталые, но гордые победой, возвращались люди в лагерь. На повороте во вторую шахту я отделилась от товарищей и пошла бродить по лабиринтам.
Я думала о Бадаеве, о том, что где-то у него трое детишек и любимая жена. Вспомнила своих сестер Юлю и Нину, брата Ефима. Где они? Что с ними?..
В лагере, проходя мимо штаба, я услышала голос Бадаева:
— Часть партизан мы пошлем на поиски выходов в город через Кривую Балку, остальным нужно найти работу на базе. Люди должны быть в движении, иначе они могут затосковать, заболеть, утратить волю к борьбе.
