Мы были суворовцами - [7]

И это было правдой, в чем я самолично убедился.

Мы знали, что наши офицеры и старшины сутками проводят время вместе с нами и возятся весь день, обучая и приводя нас в божеский вид. Как же должны были уставать наши молодые воспитатели за целые сутки напряженного труда, полного огромной ответственности и забот за жизнь ребятишек!

Однажды Витя Федотов, мой закадычный дружок, с которым сидел я за одной партой и спал рядом, предложил мне дневалить всю ночь вместо нашего Маняка. Я без колебаний согласился. После отбоя, когда все улеглись на покой, мы сказали Леониду Абрамовичу, ходившему вдоль кроватей и ворчливо увещевавшему неугомонных утихомириться и спать: "Товарищ старший лейтенант, спите эту ночь спокойно, мы за Вас подневалим. Даем Вам честное суворовское слово, не уснем до утра". Он шикнул на нас и приказал спать. Мы, смежив веки, сделали вид что спим, а сами следили за ним. Наконец, все утихли, а Маняк все ходил по рядам, заботливо укрывая уснувших. Но вот он шумно вздохнул, с хрустом потянулся и нырнул в маленькую каптерку за тонкой фанерной перегородкой. Скрипнула сетка солдатской кровати, потом раздался здоровый храп.

Мы честно бодрствовали с Витей, рассказывали друг другу страшные истории, безбожно фантазировали, как бы мы геройски сражались с фашистами, если бы попали на фронт. А зимняя ночь давила на веки, раздирала в зевоте рот. Мы начали щипать друг друга, упрекать друг друга в слабости, в нечестности желания уснуть и прочих мальчишеских грехах. А ночь тянулась так медленно! И тогда мы вскакивали с наших постелей и начинали бегать по проходу между кроватей, делать различные упражнения, чтобы разогнать сон.

Не знаю, сколько времени продолжалось наше дневальство, но вот за тонкой перегородкой каптерки храп внезапно прекратился, скрипнула дверь и на пороге появился наш офицер-воспитатель. А утром, на общем построении, Маняк распекал перед всей ротой двух сонь, позволивших себе роскошь - спать, как "слоны в тропическом лесу" и проспать все на свете - и подъем, и физзарядку. Перед строем роты, низко опустив повинные стриженые головы, стояли двое злостных нарушителей воинской дисциплины. Нам было стыдно, что мы оказались такими слабыми и не смогли подняться после дежурства.

Будущему моряку дальнего плавания Коле Теренченко было в ту пору чуть больше десяти лет, а будущему полковнику Витюшке Федотову только что исполнилось восемь.

...Сколько ты ночей вот так вскакивал по многу раз за ночь, дорогой наш командир и отец, чтобы пройтись по рядам безмятежно спавших многочисленных твоих сынков, заботливо укрыть распроставшихся во сне, осторожно разбудить тех, кого нужно было сонного отнести к ночной параше, а таких было немало! Уже тогда, в зимние дни и ночи конца 1943-го и начала 1944 года в твоей буйной шевелюре появилась заметная седина. Какими золотыми звездами измерить твой повседневный подвиг на протяжении многих лет, в которые ты пестовал и лелеял своих питомцев?

И когда ты уходил от нас по приказу сверху, летом 44-го, чтобы заменить в одной из старших рот ушедшего на фронт офицера, горю нашему не было предела. Мы всем взводом втолкнули тебя в наш класс, забаррикадировали дверь и на приказ извне открыть ее отвечали дружным ревом. И на твоих глазах были скупые мужские слезы. Только твоим обещаниям не забывать нас мы вняли, подчинились и отпустили тебя, навсегда оставив в своих мальчишеских душах.

.. .Спустя 45 лет, в декабре 1988 года, на встрече суворовцев-новочеркасцев, я видел группу полковников, одного генерала, почтительно беседовавших с крепким еще пожилым мужчиной с совершенно седой шевелюрой. Это был наш Маняк, наш Отец и Командир. Земной поклон Вам, дорогой Леонид Абрамович, и многие лета жизни! Живите еще долго, долго!

5. Строжайший и милейший Иван Иванович

Другим нашим кумиром был милейший Иван Иванович Чичигин, командир нашей младшей роты, капитан, талантливый педагог и воспитатель по призванию. Был он маленького росточка, но на голову выше самых высоких наших ребят - Валентина Баканова и Виталия Чучукина. Поначалу для нас, мелюзги, Чичигин казался высоким. Это потом, когда мы выросли и превратились в здоровенных парней, за нашими спинами Иван Иванович был совершенно не виден. Его маленькие глазки серого цвета, казалось, все замечали и всегда были доброжелательными. Великолепный сократовский лоб с мелкими морщинами украшал невзрачное личико нашего ротного. Его знаменитые круглые очки в целлофановой оправе с одной дужкой (вместо второй была веревочная петля) стали притчей во языцех. И мы, часто озоруя, ротой скандировали: "На стене висят Чичигина очки, рота, ап-чхи!" Это вызывало недовольство наших командиров, которые, чтобы утихомирить нас, зычно кричали: "Прекратить безобразие! Р-ро-тта, смир-но! Строевым мар-р-ш!".

Но иногда, доведенный до белого каления нашими дерзкими шалостями, Иван Иванович был страшен. Его маленькие глазки, пылавшие гневом и возмущением, казалось, вот-вот выскочат из орбит, его наклоненный вперед корпус зловеще нависал над проказником, трясущиеся руки он прятал за спину и зловеще, по-гусачиному, шипел сквозь зубы: "Что ж это ты говоришь, сосунок?"