Музыканты - [76]
— Но ведь и у Жирарди должна лопнуть струна в конце: ты что — забыл?.. Вот если она не лопнет, будет фиаско. А так, это примета успеха…
И — лопнула струна у Жирарди в финале оперетты, старый цыган признал, что его время прошло, и уступил сыну-победителю и юную прелестную Юлиану, и своего бесценного Страдивария, а зрители плакали, бешено аплодировали и вопили от восторга.
Забившийся в артистическую уборную Имре Кальман слышал приглушенный, но грозный рев. Он устало закрыл глаза и всей душой впитывал божественный грохот освобождающегося от льда Балатона. Свершилось!.. Свершилось!.. Он медленно разомкнул веки, промокнул лицо носовым платком, привычно засучил рукав и принялся писать на манжете, только не нотные знаки, а колонки цифр.
За этим занятием его застал ворвавшийся в артистическую папа Кальман.
— Ты с ума сошел?.. Почему не выходишь?.. Зрители разнесут театр… — и тут он заметил письмена на манжете сына, когда тот опускал рукав. — Ты подсчитывал выручку, солнышко?.. Дай я тебя поцелую. Вот настоящий финал «Цыгана-примаса»…
Старики Кальманы засиделись допоздна.
— Стоит ли вам идти в отель? — уговаривала их Паула. — Наша спальня к вашим услугам.
— Что ты, девочка, мы уже давно не спим вместе, — со скорбным видом отозвался папа Кальман. — Моя жена ко мне охладела.
— Охладеешь, когда ты раз двадцать за ночь бегаешь в туалет, — не очень-то любезно отозвалась его супруга.
— Зачем такие подробности?.. Из-за диабета я много пью…
— Пива… — подсказала жена.
— Даже сумасшедший успех сына тебя не смягчил…
— Я не могу равнодушно смотреть, как ты себя губишь…
— Но согласись, что это чрезвычайно затяжной способ самоубийства. Я тебе крепко надоем, прежде чем отправлюсь на тот свет. Пойдем, Имре, в кабинет, здесь нам все равно не удастся поговорить.
Мужчины перешли в кабинет.
— Если б несчастный Бела видел твой сегодняшний триумф! — надрывно сказал старик Кальман. — Бедный мальчик, он даже на день не сумел вырваться.
— Теперь я могу увеличить вам содержание, — поспешно сказал Имре.
— Ты тоже неплохой сын, — суховато одобрил отец.
— У меня неважно шли дела… Но сейчас…
— Покажи-ка манжету. Ты подсчитал только венские доходы. Но «Цыган» уже ставится в Будапеште.
— Да, я очень рассчитываю на эту постановку. Моя мечта — привезти нашу оперетту в Вену.
— Вот за это хвалю. Родину нельзя забывать. И родных… Полагаю, что спектакль пойдет и в Германии, и в России, и в Париже…
— Не будем так далеко заглядывать…
— Надо смотреть вперед. Не забывай, как дорого стоит мое лечение.
— Вот на этом нельзя экономить. Я хочу показать тебя лучшим профессорам.
— Ты и без того заморочен, Имрушка. Дай мне деньги, я схожу сам.
— Твое здоровье для меня важнее всех дел, — твердо сказал сын.
— У тебя есть характер! — восхитился старый Кальман. — На сцене ты был похож на пингвина.
— А я думал, на императора!
Старик Кальман не понял.
— Оценил ты отцовские советы?.. Держись за чардаш, как утопающий за соломинку. Я не специалист, Имрушка, но это прекрасная работа. Она пахнет нашей землей. Я проплакал весь спектакль и осушил слезы, лишь увидев, как ты подсчитываешь выручку на манжетах. В ожидании будущих благ ссуди мне тысячу двести монет, чтобы долг мой округлился до…
— Трех тысяч ста семидесяти восьми шиллингов, — быстро сказал Имре.
— Какая голова! Если б ты не был композитором, то стал бы министром финансов. Впрочем, тебе и без того недурно, плутишка! Кто мог подумать, когда ты прыгал под окном у Лидля, что ты так далеко пойдешь! Теперь он должен прыгать под твоим окном, чтобы научиться делать деньги. Кстати, нигде так не воруют, как в музыке, разве что в благотворительных комитетах. Лучше сочинять с помощью немой клавиатуры… Мы все-таки пойдем, мой мальчик. Только не надо нас провожать. Мы пойдем, не спеша и нежно, как ходили молодоженами. Мать на людях ворчит, но любит меня, как в первый день. Ее понять можно. Дай я тебя поцелую. Если б не надорванное здоровье нашего дорогого Белы, я был бы вполне счастлив…
…И вот они опять встретились в Будапеште. В том же кафе, что и много лет назад, когда Кальман принял свое героическое решение, и даже за тем же столиком. Чуть запоздавший Кальман поспешил сделать заказ.
— Порцию сосисок с томатным соусом. Чашечку кофе.
— Что я слышал — ты уже покидаешь нас? — как всегда громко, чтобы всем было слышно, накинулся на него Мольнар. Он по-прежнему царил в артистическом кружке.
— Увы, да. И очень скоро. — Кальман глянул на часы. — Обниму друзей — и на вокзал. Саквояж со мной.
— Нехорошо, Имре. Ты помнишь, что случилось с Антеем?
— Разумеется. Его задушили в воздухе.
— Потому что он дал оторвать себя от матери-земли. Нельзя отрываться от родины.
Официант принес сосиски, кофе и поставил перед Кальманом.
— А я и не отрываюсь, — сказал Кальман, принимаясь за сосиски. — Кроме того, у меня толстая шея, меня мудрено задушить.
— Да, после «Цыгана» — это впрямь нелегкая задача, — усмехнулся Мольнар, — хотя и соблазнительная.
— Что вам сделал мой бедный «Цыган»? Вы все на него кидаетесь?
— Я — нет. Я кинулся тебе на грудь после премьеры… Но знаешь, тут все бедные, а от «Цыгана» несет деньгами.
