Музыка жизни - [8]

хищный ветер из холодной мглы…

Завздыхали бедные деревья,

закачались голые стволы.

Сокрушенно наклонялись елки —

шум верхушек, шелест, шорох, стон…

Словно где-то ехал поезд долгий

под какой-то затяжной уклон.

Слезы с веток сыпались на крышу,

сучья глухо падали в траву.

Этот безутешный шепот слышу,

с чувством сострадания живу.

12 апреля 1986

Боткинская осень

Впервые

Все поплыло перед глазами,

и закружился потолок.

За стенку я держусь руками,

пол ускользает из-под ног.

И вот я болен. Я – в кровати…

Беспомощность не по нутру.

Стараюсь в ночь не засыпать я,

боюсь, что не проснусь к утру.

* * *

Как будто вытекла вся кровь,

глаз не открыть, набрякли веки.

Но звать не надо докторов —

усталость это в человеке.

А за окном трухлявый дождь.

И пугало на огороде

разводит руки… Не поймешь,

во мне так худо иль в природе.

Тоскуют на ветвях навзрыд

грачами брошенные гнезда.

Но слышен в небе птичий крик:

вернемся рано или поздно!

Хочу тоску преодолеть.

Надеюсь, что преодолею.

А ну-ка, смерть! Не сметь! Не сметь!

Не сметь садиться мне на шею!

Сентябрь 1986

Больница

И я, бывало, приезжал с визитом

в обитель скорби, боли и беды

и привозил обильные корзины

цветов и книжек, фруктов и еды.

Как будто мне хотелось откупиться

за то, что я и крепок, и здоров.

Там у больных приниженные лица,

начальственны фигуры докторов.

В застиранных халатах и пижамах

смиренный и безропотный народ,

в палатах по восьми они лежали,

как экспонаты горя и невзгод.

Повсюду стоны, храп, объедки, пакость,

тяжелый смрад давно немытых тел.

Бодры родные – только б не заплакать…

Вот тихо дух соседа отлетел…

А из уборных било в нос зловонье,

больные в коридорах, скуден стол.

Торопится надменное здоровье,

как бы исполнив милосердья долг…

Со вздохом облегченья убегая,

я вновь включался в свой круговорот,

убогих и недужных забывая.

Но вдруг случился резкий поворот.

Я заболел. Теперь живу в больнице.

И мысль, что не умру, похоронил.

Легко среди увечных растворился,

себя к их касте присоединил.

Теперь люблю хромых, глухих, незрячих,

инфекционных, раковых – любых!

Люблю я всех – ходячих и лежачих,

отчаянную армию больных.

Терпением и кротостью лучатся

из глубины печальные глаза.

Так помогите! Люди! Сестры! Братцы!

Никто не слышит эти голоса…

Сентябрь 1986

* * *

Вроде ссоры не было, заминки,

недовольства, склоки иль обиды.

Потихоньку разошлись тропинки, —

сам собою скрылся ты из вида.

Жили в одном доме по соседству,

каждый вечер вместе гужевались,

а потом переменил ты место,

и дорожки наши разбежались.

Я-то думал, сведены мы дружбою.

Оказалось – это география…

Так друг дружке стали мы ненужными

в нашей разобщенной биографии.

Сентябрь 1986

Больничные частушки

Хорошо тому живется,

у кого одна нога:

и порточина не рвется,

и не надо сапога.

Фольклор

Тот, конечно, перебьется,

у кого одна рука, —

ведь один рукав не шьется,

и перчатка не нужна.

*

Хорошо тому живется,

у кого стеклянный глаз:

капли капать не придется,

а сияет, как алмаз.

*

Если глухо одно ухо,

ты, подруга, не зуди:

стерео не надо звука,

и наушник лишь один.

Хорошо тому живется,

если нет обеих ног —

шортами он обойдется,

брюк не надо и сапог.

*

Хорошо живется в мире,

у кого одна губа.

У него улыбка шире,

весела к нему судьба.

*

Замечательно живется,

если нет обеих рук —

он жилеткой обойдется,

Экономия вокруг!

*

Хорошо тому живется,

у кого один лишь зуб:

он без мяса обойдется,

будет есть протертый суп.

*

А вот как тому живется,

у кого одно яйцо?

Он без женщин обойдется…

А без женщин жизнь – дрянцо!

Сентябрь 1986

* * *

О, эта неуверенность в глазах,

приниженность, готовность к нездоровью,

запрятанный в зрачках привычный страх,

что всякий раз судьба ответит болью.

Какая цепь несчастий, неудач,

болезней, слабоволий, невезений

создала лики, где запрятан плач?..

В них – стыд и горесть самоунижений.

Просительны фигуры, голоса,

бездонны годы тихого страданья…

Я взгляды отвожу, а их глаза

участья просят, словно подаянья.

А после долго чувствую спиной,

что здесь постыдна самооборона.

И я иду, подстреленный виной,

и тщусь забыть… Как муторно, как скорбно!

Сентябрь 1986

* * *

Сто различных настроений

у подружки дорогой.

Словно кружит день осенний

между летом и зимой.

Рядом быть с тобой не скучно,

не дано предугадать:

вдруг лицо покроют тучи,

то оно – как благодать.

Вот летит из туч луч света,

светится в ответ душа.

Ты прекрасна в бабье лето,

невозможно хороша.

Ты щедра и бескорыстна,

будто неба синева.

Загрустила… Словно листья,

тихо падают слова.

Вспышка! Ссора! Нету мира!

Ветер вспыльчивый задул,

закачалась вся квартира,

я из дома сиганул.

Предугадывать нелепо,

что нахлынет на тебя,

просто надо верить слепо

и терпеть, терпеть, любя.

Ведь предвидеть нереально:

вдруг навалится циклон,

или с нежностью печальной

ты приходишь на поклон.

Я задел тебя не очень —

пролился слезами дождь…

Просто потому что осень

и ты сильно устаешь.

Я, конечно, на попятный,

стал вокруг тебя кружить.

Ты нежданна и внезапна,

как природа и как жизнь.

P. S. Дом напоминает кратер

иль затишье пред грозой…

Потому что мой характер

тоже, скажем, не простой.

Как столкнутся две стихии —

вихри, смерчи и шторма!…

Лучше напишу стихи я,

чтобы не сойти с ума.

Октябрь 1986

* * *

Вроде, и друзей довольно,

вроде, многими любим.

Только, как мне стало больно,

оказался я один.