Музыка жизни - [20]

Вызывает раз Колю диспетчер:

– Слушай, Коля, задание есть.

На строительство энской дороги

Нужно срочно компрессор отвезть.

Только Коля задание принял,

Как почуял, что будет беда.

Он по Чуйскому тракту поехал,

Впереди он увидел «Форда».

Вмиг он вспомнил про Раины глазки

И про губки ее, как коралл.

Сдвинул кепку свою на затылок

И ногою на газ он нажал.

Занималося ясное утро…

В это утро над Чуем-рекой

«Форд» зеленый и грузное «АМО»

Друг за дружкой неслися стрелой.

Повороты, объезды, обрывы,

И тумана рассветного дым…

Свищет ветер им в окна кабины,

Мчится Коля за счастьем своим.

Вот все ближе и ближе и ближе

Тот зеленый, заманчивый «Форд».

Ой ты, Коля, отчаянный шофер!

Для кого же ты ставишь рекорд?

И на сорок седьмом километре,

Где стоит Тамерланов утес[2],

Грунт дорожный, дождями размытый,

Неожиданно «АМО» занес.

И с обрыва скатилося «АМО»,

Не догнав рокового «Форда».

Ведь недаром предчувствовал Коля,

Что сегодня случится беда.

Обернулася в ужасе Рая,

Завизжали ее тормоза.

Ой ты Рая, суровая Рая,

Что с реки ты не сводишь глаза.

Ты бросаешься в волны с обрыва,

На лице твоем черная тень…

И напрасно на энской дороге

Поджидали компрессор в тот день.

Он доставлен был только назавтра,

Сам диспетчер доставил его.

А от бедного Коли и Раи

Не осталось почти ничего.

Только там, где утес Тамерлана,

Слышен часто шоферский сигнал.

Там лежит от «Форда» карбюратор

И от «АМО» помятый штурвал.

Есть по Чуйскому тракту дорога,

Много ездиет там шоферов.

Среди них был отчаянный шофер,

Звали Колька его Снегирев

Вот, собственно, и вся история. Правда, боюсь, что несколько куплетов я все же позабыл. Когда после долгих лет забвения Галича и проклятий в его адрес, случился первый в нашей стране вечер памяти (а это было в начале перестроечных лет), я вел ту встречу в Московском Доме Кино. И тогда я рассказал эту незатейливую историю и прочитал наше совместное стихотворное баловство.

Не множу я число друзей

Сверстнику

Его взяло отчаянье и зло.

В тюрьме родился, в ней провел всю

                                          жизнь он.

Иным везет. Ему не повезло:

застенком для него была отчизна.

Пожизненно! Весь срок прошел в тюрьме,

где свыкся он с суровым распорядком.

Он знал, конечно, что живет в дерьме,

но уговаривал себя, что он в порядке.

Он жал плечом – незыблема стена!

А правила жестоки, неизменны.

Да, на таран не шел, и в том его вина.

Порой лишь бился головой о стену.

Считал, что в каталажке и умрет.

Но вдруг начальник новый был назначен,

пробил в стене дыру, проем, проход

и для начала всё переиначил.

Привольный мир открыла та дыра:

дорогу, речку, луг, где лошадь ржала.

В пролом рванула первой детвора

и босиком по полю побежала.

Ребята в речку прыгали визжа,

они свободу приняли как должно.

А он, привыкший к кулакам вождя,

с опаской шел, наощупь, осторожно.

Приволье, а ему не по себе:

нет стукачей, не бьют, не держат плетку.

И он, мечтавший о такой судьбе,

вдруг захотел вернуться за решетку…

Он рад и злобен. И в конце пути

всё проклинает и благословляет.

Тюрьма не только держит взаперти,

она к тому ж еще и охраняет.

Гримасой жалкою его лицо свело,

фигура сгорбилась понуро и устало.

С эпохою ему не повезло —

как раз на жизнь свобода опоздала!

1989

* * *

Сон – это жизни продолженье,

но ночь – не продолженье дня.

Тут очень сложное сложенье,

замысловатое сраженье

со светом тьмы и с явью сна.

И неизвестно, где больнее,

и неизвестно, где страшнее —

в дремоте или наяву.

Но все ж во мгле ночной слышнее,

когда на помощь я зову…

* * *

Скажи мне, кто твой друг, и я скажу —

                                          кто ты! —

знакома поговорка эта с детства.

В ней столько чистоты и простоты —

иных веков наивное наследство.

Скажи мне, кто твой враг, и я – кто ты? —

                                          скажу.

Вражда врага надежней дружбы друга.

Бесценной ненавистью вражьей дорожу.

Ведь в этом силы собственной порука.

* * *

Как пробиться к такому стиху,

чтобы он излучал обаяние,

чтобы чувства ложились в строку

без излишеств и без придыхания?

Как пробиться к обычным словам,

в их естественном, скромном значении,

сдернуть с них шелуху, всякий хлам…

Где набраться такого умения?

Как пробиться еще к колдовству,

чтоб звучала строфа, как мелодия,

чтобы строчки несли красоту

и живыми остались в народе.

* * *

Нине

Когда я просто на тебя смотрю,

то за тебя судьбу благодарю.

Когда твоя рука в моей руке,

то всё плохое где-то вдалеке.

Когда щекой к твоей я прислонюсь,

то ничего на свете не боюсь.

Когда я глажу волосы твои,

то сердце замирает от любви.

Когда гляжу в счастливые глаза,

то на моих от нежности слеза.

Как то, что чувствую, пересказать?

Ты мне жена, сестра, подруга, мать.

Не существует безупречных слов,

что могут передать мою любовь.

И оттого, что рядом ты со мной,

я – добрый, я – хороший, я – живой.

Стих этот старомоден, неказист

и слишком прост, но искренен и чист.

С улыбкой светлой на тебя смотрю,

и жизнь, что вместе мы, благодарю.

1985

Встреча

После ливня летний лес в испарине.

Душно. Солнце село за рекой.

Я иду, а мне навстречу парень,

он – черноволосый и худой.

Он возник внезапно из туманности

со знакомым, близким мне лицом.

Где-то с ним встречался в давней

                                          давности,