Музыка тишины - [10]

Непрекращающийся шепоток среди публики ясно свидетельствовал, что его выступление в действительности мало кого интересует. Этот факт, с одной стороны, расстроил его, а с другой – придал смелости. Он собрался с духом и запел.

Его чистый голос взлетел под своды зала. «Как ярко светит после бури солнце…» – на одном дыхании спел он первую строчку известной песни, а когда вновь набрал воздуха, не без удивления заметил, что все вокруг умолкли; на мгновение ему даже показалось, что он позабыл слова, но потом он глубоко вздохнул и продолжил петь. Когда он запел припев «Я знаю солнце ярче и светлей…», взрыв аплодисментов буквально заглушил его голос, придав Амосу новые силы. Теперь его сердце, которое только что едва билось от страха, затрепетало от радости… Это была его первая овация. Амос спел финал песни, вложив в него всю силу своего вокала и мощь дыхания, и еще до того, как его голос затих, бурные и оглушительные аплодисменты чуть не сбили его с ног. Это был настоящий триумф: как мне кажется, возможно, даже своеобразный знак судьбы.

VIII

Лето в том году было необычайно жарким. Амос и его друзья играли в мяч на площади перед домом и буквально обливались потом. Они по очереди освежались под краном на углу дома Барди и дружно защищались от выпадов бабушки и няни Орианы, которые вечно беспокоились о здоровье ребят и о сохранности своих цветов, то и дело страдавших от удара мяча, если, конечно, тот не попадал прямиком в зеркальную дверь или в ворота, выходящие на дорогу. По окончании матча мальчишки усаживались в тени оплетенной вьюнком старой беседки, с крыши которой свисали ароматные плети, и каждый комментировал по-своему победу или поражение.

Но однажды Амос вдруг принялся рассказывать историю, которая немедленно захватила всех без исключения. За несколько месяцев до этого он познакомился в колледже с очаровательной девочкой, приехавшей навестить своего брата Гуидо; звали ее Элеонора. Всем она показалась очень симпатичной. «Я отходил от нее, чтобы она могла поговорить то с одним, то с другим, – рассказывал Амос, – но она все время возвращалась ко мне. Потом я начал напевать, а она тихонько слушала. Наконец она представилась, и мы весь день проговорили, рассказывая друг другу о наших семьях, о наших увлечениях. Она была очень застенчивая, но я старался подбодрить ее!..»

Амос был так увлечен собственным рассказом, что даже не заметил, как стал прибавлять к нему вымышленные подробности, подсказанные ему детской фантазией впервые влюбленного мальчишки. Первая влюбленность. Элеонора, сестра Гуидо, действительно приезжала навестить брата и действительно понравилась всем без исключения, и в особенности Амосу, но – то ли потому, что он был слишком робок, то ли потому, что внимание девочки было направлено на ребят постарше, – так или иначе, Элеонора заметила его лишь единожды, когда Амосу, стоявшему в окружении друзей, вздумалось вдруг запеть какой-то мотивчик. Все остальное было плодом его воображения. Он долго фантазировал и мечтал о том, как берет ее за руку, уводит ото всех и похищает ее сердце. Но поскольку этого не произошло, сейчас ему хотелось поверить в это самому и убедить братишку и друзей, которые слушали его с любопытством и жадным вниманием. Никто не перебивал, никто не задавал вопросов, ведь для всех это была совершенно новая, таинственная тема. У каждого сформировался свой образ: девичье лицо с нежными чертами, голубыми глазами и милой, доброй улыбкой. По мере того как продолжался рассказ Амоса, обраставший все новыми и новыми подробностями, этот образ становился все четче, пока не превратился в идеальный. Теперь всем этим мальчишкам хотелось познакомиться с Элеонорой; им казалось, что они уже любят ее и готовы быть с ней любезными, смелыми, искренними, обучаться искусству ухаживания, которое, в сущности, заключается в том, чтобы демонстрировать свои лучшие черты и тщательно скрывать худшие.

А в доме тем временем шли приготовления к торжественному ужину, посвященному концу жатвы. К восьми вечера должны были приехать все мужчины, бок о бок с синьором Барди срезавшие колосья, вязавшие их в снопы, укладывавшие в скирды и отправлявшие сноп за снопом в пасть огромной молотилки. Из второй пасти, находящейся на небольшой высоте от земли, высыпалось крупное зерно, которое прямиком отправлялось в зернохранилище или на мельницу. Амос несколько раз тоже принимал участие в работах, предварительно натянув майку и короткие штанишки – одежду, словно специально предназначенную для того, чтобы как можно быстрее отбить охоту делать что-либо, ведь на него мгновенно нападали чудовищные приступы чесотки, вызванной потом, пылью и насекомыми. Этим вечером за ужином будут подводить итоги прошедшего трудового года на полях; все станут громко разговаривать, шутить, смеяться, а Амосу явно придется что-то спеть: такова цена, которую надо заплатить, чтобы его не отправили в постель слишком рано. Ужинать будут на улице, в беседке, как раз как ему нравится; может быть, удастся даже выпросить немножко разбавленного вина.

Во время пауз между рассказами, пока он концентрировался на все новых и новых воспоминаниях и дарил жизнь очередным фантазиям, до Амоса доносились из дома голоса женщин, которые суетились, обсуждали, кто где будет сидеть и какую еду надо подавать.