Музыка случая - [13]

Поцци замолчал и отхлебнул пива.

— Ну, не знаю, — потом продолжал он. — Когда я вспоминаю об этом, то как сон или что-нибудь вроде. Одни куски какие-то, остальное смутно — будто и не было. Помню, что он взял меня прокатиться, но… ни сколько мы с ним катались, ни о чем говорили, этого не помню. Помню, в машине был кондиционер, пахло кожей, и что руки у меня были липкие, и я на себя за них злился. Может быть, потому, что я все-таки очень боялся. Хоть он и показал права, но сомнения меня грызли. Думал, странно все как-то. Что с того, что он сказал, что отец, это еще ничего не значит, мог и соврать. Может, дурит зачем-то. Мы с ним колесили по улицам, а я думал только об этом, а потом вдруг мы снова оказались около дома. Прошло вроде не больше минуты. Потом он даже из машины не вышел. Достал из кармана стольник и сунул мне в руку. «Держи-ка, Джек, — сказал. — Видишь, я о тебе забочусь». Блин. Я тогда таких денег еще в жизни не видел. Даже не знал, что бывают бумажки в сто долларов. Так что из машины я вышел разбогатевший и, помню, подумал: «Ага, значит, все-таки отец». Но сообразить, что сказать, не успел, он меня потрепал по плечу и помахал ручкой. «Увидимся, парень», — сказал он или что-то вроде того, а потом нажал на педаль и уехал.

— Забавное знакомство, — сказал Нэш.

— А то.

— А когда вы съездили в «Плазу»?

— Года через три или через четыре.

— Вы в это время виделись?

— Ни разу. Он опять будто испарился. Я-то пытался расспрашивать мать, но она у меня вообще была не из болтливых, а тут ей к тому же не хотелось говорить. Это потом она рассказала, что, когда я родился, он загремел в тюрягу. Потому они и развелись. Никудышный был человек.

— За что его посадили?

— За какую-то аферу. Продавал акции липовой корпорации. Мошенничество по полной программе.

— Зато потом, когда освободился, пошел в гору. Во всяком случае, на «кадиллак» заработал.

— Наверное. Он, по-моему, поднялся на недвижимости во Флориде. На кондоминиумах.

— Но точно ты этого не знаешь.

— Я о нем ничего точно не знаю. Он давно уже не появлялся. Может, умер с тех пор.

— Но тогда, года через три или четыре, он все же явился.

— Ага, ни с того ни с сего, как и в первый раз. Я опять уже про него забыл. Четыре года в этом возрасте долгий срок. Будто вся жизнь на хрен.

— Что ты сделал со ста долларами?

— Смешно, что ты спрашиваешь об этом. Сначала я хотел что-нибудь купить. Какую-нибудь этакую бейсбольную перчатку или еще что-нибудь, но, знаешь, все казалось не то, и так я и не смог с ними расстаться. Так они у меня пролежали. В коробочке, в ящике с нижним бельем, а я каждый вечер ее вынимал, просто чтобы взглянуть — убедиться, что они там.

— И коли они там были, значит, отец тоже был.

— Я тогда так не думал. Но да, наверное. Коли деньги вот они, значит, наверное, он вернется.

— Детская логика.

— Как ни печально в этом признаваться, но я тогда был дурак. Сейчас самому не верится, что мог когда-то так думать.

— Все мы когда-то были дураки. Ничего, потом выросли.

— Ага, да и как оно могло быть иначе? Матери я бумажки никогда не показывал, но приятеля своего, Уолта, то и дело звал и давал потрогать. Зачем-то мне это было нужно, не знаю зачем. Будто бы когда я видел, как он берет ее в руки, тогда точно знал, что ничего мне не померещилось. Странное дело — месяцев через шесть я вдруг вбил себе в голову, будто они фальшивые. Может быть, это придумал Уолт, точно уже не помню, но зато помню, как думал, что если деньги фальшивые, то и дядька был не отец.

— А дальше больше.

— Вот-вот. Больше, и больше, и больше. Как-то мы с Уолтом об этом болтали, и он сказал, что единственный способ проверить — отнести деньги в банк. Не хотелось мне их выносить из комнаты, но если, как я уж решил, бумажка фальшивая, так зачем она мне. Идем мы, значит, несем ее в банк, а сами боимся — вдруг ограбят, и все крадемся этак по стеночке, будто идем черт знает на какое задание. Кассир в банке оказался хороший дядька. Уолт ему говорит: «Моему другу нужно проверить, настоящие это деньги или нет», и кассир бумажку взял и проверил, как полагается. Даже через увеличительное стекло посмотрел для надежности.

— Что же он вам сказал?

— «Купюра настоящая, ребята, — сказал. — Подлинный банковский билет Казначейства США».

— Ну и соответственно человек, который тебе его подарил, тоже был настоящий.

— Точно. Но только что дальше-то? Если он действительно мой отец, то почему не приезжает, почему я о нем ничего не знаю? Мог бы хоть письмо черкнуть или там открытку. И вместо того чтобы плюнуть, я давай сочинять, то одну причину, то другую. Придумал — блин! — что отец у меня вроде Джеймс Бонда, работает на правительство, секретный агент и все такое, а не едет, чтобы не разрушать легенду. В конце-то концов, тогда-то я как раз поверил во все это дерьмо про плен, про Вьетнам, и, стало быть, если он мог оттуда сбежать, то крутой был дядька, ведь так? Круче вареного яйца. Господи Иисусе, я, наверное, был совсем дурак, коли так думал.

— Тебе необходимо было что-то придумать. Нельзя жить и вообще ничего не знать. Так и спятить можно.

— Наверное. Только тогда я уже сам себя лапшой пичкал. И напичкал по самое горло.