Музыка призраков - [18]

По иронии судьбы мистер Чам был одним из таких солдат, рекрутированных прямо на улице и получивших приказ везти городских в деревню на своем грузовике. Он, частный водитель, вынужденно перешел на сторону революции, когда красные кхмеры остановили его фургон, нагруженный ящиками с газировкой, и сказали: либо ты с нами, либо мы тебя расстреляем за «капиталистическую натуру». Работа в компании, занимавшейся импортом и экспортом, привела мистера Чама в Пномпень, а жена и трое детей оставались в родной провинции. Он примкнул к красным кхмерам, поверив, что сможет воссоединиться с семьей. Ни жены, ни детей он больше не увидел и до сих пор ничего не знает об их судьбе.

Когда в аэропорту Тира выбрала его из толпы таксистов, она, разумеется, об этом не подозревала. Пока другие водители, толкаясь, осаждали клиентку, соперничая за ее внимание, мистер Чам стоял в сторонке, застенчиво улыбаясь. Тире понравилось такое безмятежное спокойствие среди сутолоки и шума: оно внушало уверенность. К тому же мистер Чам своим несколько детским, с большим подбородком и носом картошкой, лицом напомнил Тире посмуглевшего и постаревшего Джеки Чана, кинозвезду китайского происхождения, вечного «хорошего парня». Спустя пару дней после того, как он впервые забрал ее из отеля и повез по городу, таксист поделился своей историей, чтобы Тира сознательно решала, продолжать знакомство или нет. Некоторое время она колебалась, но вспомнила, что когда-то уже доверилась солдату и он спас ей жизнь.

Несмотря на свое прават смоксманх – «небезупречное прошлое», мистер Чам был неизменно щедрым и терпеливым и всегда отвечал на первом гудке, когда звонила Тира. Он вез ее куда угодно в самое неурочное время и ни разу не высказал сомнения по поводу неоднократно возникавшего у клиентки желания погулять перед королевским дворцом на рассвете, да еще в дождь, или ехать в самый зной к театру Чактомук, куда давным-давно, как Тира рассказала мистеру Чаму, она ходила лакомиться соком сахарного тростника. Или к паромной переправе, полюбоваться слиянием трех рек.

Меньше чем через неделю он привык послушно повторять на своем такси извилистый путь непредсказуемых поворотов ее воспоминаний и выполнять не обозначенные ни на одной карте метания. Бывало, они искали места, которые Тира смутно помнила с детства, и узнавали, что их больше не существует; тогда мистер Чам огорчался едва ли не сильнее своей пассажирки. Вот и сейчас они ехали в храм за городом, хотя работала масса других храмов гораздо ближе. Мистер Чам не задавал вопросов, и это Тира ценила в нем больше всего.

На развороте им удалось втиснуться в плотный поток машин. Тощая, как жердь, женщина постучала в стекло, прося мелочь. Мистер Чам опустил стекло и дал ей тысячу камбоджийских риелей – примерно двадцать пять центов: хватит на фунт риса и рыбы. Нищенка поблагодарила, сложив ладони в традиционном сампеа. Таксист спросил, указывая на маленькую девочку, привязанную к груди женщины черно-белой кромой – белые клетки пожелтели от грязи:

– Это твоя дочь?

Женщина ответила – нет, но она заботится о малышке, как о родной. Ее родители были ей близкими друзьями, можно сказать, братом и сестрой.

– Они умерли от СПИДа, – поколебавшись, добавила женщина.

Тира, в темных очках, замерла на сиденье: в голове не укладывалась такая откровенность с совершенно незнакомыми людьми. Как реагировать в этой стране, где личная трагедия – дело абсолютно привычное и даже обыденное? Она подалась назад, не желая смущать нищенку.

– Хелло, мэм, – женщина приняла ее за иностранку. Мистер Чам невесело усмехнулся, но не стал говорить, что Тира камбоджийка. Впереди открылся просвет, и такси двинулось дальше, чему Тира обрадовалась. При каждой остановке машину осаждали бездомные и голодные. Стайки оборванных детей облепляли седан, качая ладонями, сложенными в сампеа, и шевеля губами в непрерывной мольбе. Если они становились чересчур агрессивными, мистер Чам поднимал свое стекло и старался отвлечь Тиру светским разговором – например, принимался восхищаться Америкой:

– Там все такое блестящее, новое и огромное! Совсем как сами американцы…

Можно подумать, от разговоров об Америке Тира могла забыть, что она в Камбодже! Дети стучали ей в стекло.

– Мэм, пожалуйста, немного денег на еду! Пожалуйста, мэм! – наперебой просили они.

Сегодня сильнее обычного – возможно, потому, что она впервые решилась выехать из Пномпеня, – Тире казалось, что она участвует в эвакуации наоборот: не бредет в неведомые дали, а возвращается туда, где она стала чужой и в ней уже не признают соотечественницу. Ее принимали за иностранку – тайку, малайзийку, филиппинку, любую другую азиатку, но только не камбоджийку, а ей хотелось, чтобы все знали – она тоже коан кхмер, дитя этой древней расы, вернувшаяся на родину, где от ее дома даже фундамента не осталось, на эту землю, опустошенную и покрытую шрамами, как и ее душа. Тире хотелось, чтобы все поняли – она тоже знала войну и революцию, теряла любимых и чудом выжила.

Однако ставить себя на одну плоскость с местными жителями, вытаскивать на свет свои былые страдания и равнять их с тяготами, которые ежедневно терпят камбоджийцы в борьбе за выживание, притязать на право быть с ними одной крови лишь потому, что у них общая история, было бы бесстыдным выпячиванием собственной персоны, поэтому Тира не снимала темных очков, защищая свою фальшивую «иностранность».