Музыка лунного света - [61]

Он перешагнул через их сплетенные ноги, открыл холодильник и налил себе сидра.

И тут Ален все испортил.

Он хотел вернуть Женевьев Роберу, умолял его, говорил, что свадьба все равно состоится через десять дней. А «это» (он показал на пол) «больше не повторится».

Женевьев молча взирала на Алена, пока тот умолял младшего брата забрать Женевьев.

Женевьев встала, как была, обнаженная, и дала Алену пощечину. А потом еще одну.

Роберу она прошипела: «Свадьбы не будет». Подобрала свою одежду, схватила туфли и нагая выбежала навстречу юго-западному ветру.

Только тут Ален осознал, что предал свою любовь из-за собственной глупости, стремясь загладить вину. В решающий миг Ален склонился перед угрызениями совести и страхом. А она нет: Женевьев сохранила верность их любви.

Спустя двенадцать лет после их последнего поцелуя на кухонном полу Ален переехал в Розбра. Вот уже двадцать три года он жил на другом берегу Авена. Вот уже тридцать пять лет Женевьев не прощала ему предательства.

Ален бросил взгляд на Лорин; ей было примерно столько же лет, сколько Женевьев, когда они безоглядно влюбились друг в друга и думали, что это они придумали любовь.

Он надеялся, что Лорин не свяжется с таким идиотом, каким он был когда-то.

— Вы влюблены? — спросил Ален Пуатье.

— Сейчас нет, — нерешительно призналась она. — А может быть, и да. Но я не хочу влюбляться. Больше не хочу.

— Мне нужен хороший персонал, — сказал Ален.

— Можно начать прямо сейчас?

36

Сначала в воздухе появился запах пыли и электричества. Потом шквалы понеслись из-за углов, задули в дверные щели, стали срывать скатерти со столиков на террасе «Ар Мор», опрокидывать наземь бокалы и стаканы, и те со звоном разбивались. Было это вечером, в начале двенадцатого.

Старые бретонцы запирали ставни на крючок и загоняли скотину в стойло; мужчины обходили дома в поисках незакрепленных вещей, которые мог унести порыв ветра. Они наклонялись, идя против ветра, словно пытались на него опереться. Дети и кошки пугались, даже если не помнили, что случилось десять лет тому назад, утром, во второй день Рождества 1999 года, когда над Бретанью пронесся ураган и смёл все, что мог найти, словно проигравший — игральные кости со стола. Это был самый страшный ураган со времен начала наблюдений за погодой. Ему дали имя Лотар.

Тучи нависли низкие и черные, первые капли дождя хлынули — плотные и тяжелые, как кровь.

Жанреми, мадам Женевьев Эколлье, мадам Жильбер и ее муж, а также Падриг и Марианна укрылись в «Ар Мор».

Жанреми не осмеливался поднять на мадам Жильбер глаза.

— Вам нельзя сейчас ехать, — сказала мадам Женевьев супругам Жильбер. Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать стук дождя в оконные стекла.

— У вас найдется номер люкс? — спросил мсье Жильбер.

Он был этнопсихолог и гордился тем, что укладывает на кушетку целые народы. В поджогах машин, охотно учиняемых парижскими мигрантами, он видел проявление депрессии, охватившей их при столкновении с чуждой культурой Запада. Мадам Жильбер выпустила струйку дыма между красных, ярко накрашенных губ.

— С огромной постелью, с ванной для двоих и с зеркалом на потолке, — улыбнулась мадам Жильбер.

— Такой номер в наш праздник был бы очень и очень кстати, не правда ли, ma tigresse?[145] — спросил мсье Жильбер у жены, и она улыбнулась и обняла мужа, над его плечом глядя в глаза Жанреми.

Мадам Женевьев придвинула им по столу ключ.

Раздавались мощные удары грома, а за ними — грохот, сопровождаемый шипением; набережную вновь и вновь освещали яркие молнии. Электрический свет на минуту словно вспыхнул, а потом погас. Теперь мрак в «Ар Мор» рассеивали только свечи на столиках. В интимной полутьме Жанреми заметил, как Жильбер ощупывает задницу своей жены.

И тут дверь со стуком распахнулась — и на пороге появилась Лорин. Она вымокла до нитки, под блузкой у нее отчетливо обозначились соски. Падриг жадно уставился на нее, мсье Жильбер жадно уставился на нее, и Жанреми захотелось всех их передушить.

— Падриг! — в ярости крикнул Жанреми. — Помоги мне в кухне. Мне надо включить запасной генератор.

Дождь забарабанил по стеклам с такой силой, что мадам Женевьев снова пришлось его перекрикивать.

— Давайте еще по кальвадосу, хоть согреемся.

Она налила шесть рюмок.

На небе воздвиглись черно-красные облачные горы. Молния разрезала полотнище неба словно ножницами.

Жанреми с Падригом запустили генератор, и свет снова вспыхнул; мрачное, чувственное волшебство, только что наполнявшее комнату, рассеялось в немилосердно резком неоновом освещении.

— А это еще что такое? — спросил Падриг и показал на припрятанный в холодильнике ящик с цветами и пачками писем.

Жанреми, не говоря ни слова, поднес к его лицу конверты. На каждом значилось имя Лорин и дата. Десятки любовных писем.

— И ты, идиот, так ей их и не отослал?

— А теперь не смогу. Я ее обидел. Все это… теперь для нее ничего не значит.

Падриг устало покачал головой.

Лорин надела куртку и достала все остальные свои вещи из узкого одностворчатого шкафчика в служебном туалете.

— Ты не отвезешь меня домой, Падриг? — попросила она.

Жанреми она не удостоила и взглядом.

Мадам Жильбер наблюдала за Жанреми, а мсье Жильбер любовался своей женой и улыбался, как будто все ему давным-давно известно и он со всем смирился. Он залпом выпил «kalva».