Музыка и тишина - [21]

Удрученная невозможностью достать злосчастное Антилопье Копыто, я уже собиралась позвать одну из моих Женщин, велеть ей догнать Колдуна и спросить, что он мне посоветует, кроме путешествия на Равнины Африки или в Горы Непала, когда заметила, что Герр Беккер оставил на моем письменном столе свое перо.

Я взяла его в руки, собираясь вернуть с моей Женщиной, и сразу увидела, что это вещь поразительной, интригующей красоты. Повинуясь естественной склонности, я стала водить им по щеке.

Перо черного цвета, но отливает перламутром и у самого основания сворачивается подобно локону, напоминающему локон на голове ребенка.

Поглаживание пером по щеке так успокоило и убаюкало меня, что я забыла послать за Герром Беккером. И я решила не возвращать перо, а, наоборот, сделать вид, будто не было в моей комнате подобного предмета, и таким образом оставить его себе. Я думаю, что оно обладает магическими свойствами. Кожа на моей щеке очень разогрелась, и я почувствовала нечто похожее на счастье, которое, как мне казалось, зародилось у меня на лице. Услышав стук в дверь, я очнулась от забытья и быстро спрятала перо в ящик письменного стола, где я храню эти бумаги и от которого нет ключа ни у кого, кроме меня.

Затем вошла Ханси, моя Женщина Ног. С ней была очень милая и славная на вид девушка, которую раньше я никогда не видела.

— Мадам, — сказала Ханси, — прибыла ваша новая Женщина, которую подарила вам ваша матушка, вот она. Ее зовут Эмилия Тилсен.

— Ах, — вымолвила я.

Девушка, Эмилия Тилсен, наклонив голову, сделала реверанс. Я подошла к ней, подняла ее и сказала несколько ласковых слов. Хоть Король называет меня Сосудом Скудельным, а Граф, стегая по моему заду шелковым шнуром, кричит, что я Очень Мерзкая Шлюха, я знаю, что все еще могу быть доброй и ласковой, если пребываю в согласии со своей жизнью, а эта девушка Эмилия сразу пробудила во мне ощущение покоя и нежности, которого я уже давно не испытывала.

У нее бледное овальное лицо и волосы не темные и не светлые, очень приятная улыбка и глаза цвета серого моря. Руки у нее маленькие.

— Итак, — сказала я, — если я не ошибаюсь, то ты приехала из Ютландии, поэтому, наверное, устала и хотела бы отдохнуть.

Пока я произносила эти слова, Ханси смотрела на меня с изумлением; она думает, что если я обычно не придаю ни малейшего значения Необходимости в Отдыхе, то не способна на участливость. На самом же деле я могу быть очень участливой и заботливой к другим, если меня к этому расположат. Не моя вина, что это редко случается, виной тому нечувствительные, праздные люди, которые меня окружают и к которым я не испытываю ни капли любви.

— О нет, — сказала милая Эмилия. — Я не устала, Мадам. Если я могу сейчас для вас что-нибудь сделать, то, прошу вас, позвольте мне это.

На ней было серое шелковое платье. Очень простое, но очень ей к лицу. На ее шее висел медальон на черной бархатной ленте. От нее чуть пахло приятными духами, которые напомнили мне запах летних плодов.

— Очень хорошо, — сказала я. — Есть одно небольшое поручение, которое ты могла бы для меня выполнить, но сперва, раз ты не устала, мне бы хотелось поговорить с тобой о твоей жизни в Ютландии, где и я родилась. Итак, Ханси, пошли за вином и кексом с тмином, а мы с Эмилией немного здесь побеседуем. Проходи, Эмилия, моя дорогая, и, пока мы ждем вино, посиди в этом кресле.

Ханси смотрела на меня разинув рот. С ней я так ласково никогда не разговаривала. Она повернулась и вышла, громко хлопнув дверью.

Тогда я узнала, что у моей милой Эмилии была трагическая жизнь. В медальоне, который висит на ее шее, она носит портрет своей Матери и говорит, что никогда с ним не расстанется.

Я была очень тронута, услышав, как умерла ее Мать, даже едва не заплакала, чего я никогда не делаю, предпочитая бранить Жизнь, а не распускать сопли.

— Ах, моя дорогая девочка, — сказала я дрогнувшим голосом, взяла ее ладонь в свои руки, положила ее голову себе на плечо и погладила ее волосы. Мы вместе плакали, а поплакав несколько минут, я продолжила: — Эмилия, позволь мне сразу сказать тебе, что я тоже далеко не счастлива здесь, в Росенборге. Ты можешь осмотреть мои роскошные комнаты, сосчитать множество моих платьев и мехов, все мои золотые украшения и драгоценности. Но при всем том я несчастная женщина. Постепенно ты поймешь почему и увидишь, как меня презирают.

— Презирают? — сказала Эмилия. — Кто может презирать такую красивую и добрую особу, как вы?

— Ах! — воскликнула я. — Ты видишь меня такой? Красивой и доброй?

— Да. Вы очень красивая. И посмотрите, как вы ласковы и великодушны ко мне в мой первый вечер в Росенборге…

— Была! — сказала я, снова принимаясь рыдать. — Я была такой в молодости, до того, как стала безумной от бесконечного вынашивания детей и выталкивания их в этот злобный мир. Но вся моя доброта давно растрачена. И сейчас я так зла на свою судьбу, что… не могу тебе сказать, что бы я сделала. Не знаю, на какие ужасные вещи я способна!

Мы порыдали еще немного. Я забыла, как прекрасны могут быть слезы. Потом я налила нам немного вина, нашла платок, чтобы вытереть себе и Эмилии глаза, и сказала: