Музыка горячей воды - [27]

— Слушай, — сказал Джо, — забери меня отсюда. Давай я приду и там залягу.

— Ты что, хочешь на ночь остаться?

— Да.

— Опять?

— Да, опять.

— Хорошо.

Джо свернул за угол крыльца и прошел по дорожке. Она жила в четвертом или пятом дворе. Джо постучал. Лу ему открыла. Свет не горел. На ней были одни трусики, и она сразу отвела его к постели.

— Боже, — простонал он.

— Что такое?

— Ну, все это как-то необъяснимо — или почти необъяснимо.

— Давай раздевайся и ложись.

Джо так и поступил. Вполз на кровать. Сначала не знал, удастся ли еще раз. Столько ночей подряд. Но тело ее было рядом — и молодое притом. И губы — раскрытые, настоящие. Джо вплыл. Хорошо в темноте. Как надо ее обработал. Даже съехал пониже и языком эту пизду, языком. Затем взгромоздился и тут же, после четырех-пяти толчков, услыхал голос…

— Мейер… Я ищу Джо Мейера…

Голос хозяина квартиры. Хозяин был пьян.

— Ну, если он не в той передней квартире, проверьте ту, что сзади. Он либо в одной, либо в другой.

Джо успел сунуть еще раза четыре-пять, и тут затарабанили в дверь. Джо выскользнул, голый подошел к двери. Открыл окошко сбоку.

— Ну?

— Эй, Джо! Здаров, Джо, как оно, Джо?

— Никак.

— А по пивку, Джо?

— Нет, — ответил Джо. Захлопнул боковое окошко, вернулся, залез в постель.

— Кто там? — спросила Лу.

— Не знаю. По лицу не понял.

— Поцелуй меня, Джо. Не лежи просто так. Он поцеловал ее, а из-за южнокалифорнийского занавеса выглянула южнокалифорнийская луна. Джо Мейер. Писатель на вольных хлебах. Удалось.

Человек, который любил лифты

Гарри стоял на дорожке у многоквартирного дома и ждал, когда спустится лифт. Едва открылась дверь, за спиной он услышал женский голос:

— Минуточку, пожалуйста!

Она зашла в лифт, и дверь закрылась. Желтое платье, волосы собраны на макушке, а на длинных серебряных цепочках покачивались дурацкие жемчужные серьги. Большая задница, сама вся сбита крепко. Груди и прочее будто рвались на свободу из этого желтого платья. Глаза — светлейше-зеленые — смотрели сквозь Гарри. В руках женщина держала пакет с продуктами, а на нем — слово «Фонз». По губам размазана помада. Эти толстые накрашенные губы выглядели непристойно, чуть ли не уродски, оскорбительно. Ярко-красная помада поблескивала, и Гарри протянул руку и нажал аварийную кнопку.

Получилось — лифт остановился. Гарри придвинулся к женщине. Одной рукой задрал ей подол и уставился на ноги. Ноги у нее невероятные — сплошь мускулы и плоть. Женщину как громом поразило — она замерла. Выронила пакет, и тут Гарри ее схватил. На пол лифта выкатились банки с овощами, авокадо, рулон туалетной бумаги, кусок мяса в упаковке и три шоколадных батончика. Ртом он вцепился в эти губы. Они раскрылись. Гарри дотянулся и задрал подол выше. Рта не отрывал, стащил с нее трусики. Затем выпрямился и вставил ей, сильно стукнув о стенку лифта. Кончив, застегнул ширинку, нажал кнопку третьего этажа и стал ждать, отвернувшись от женщины. Дверь открылась, и он вышел. Лифт закрылся за ним и уехал.

Гарри дошел до квартиры, вставил ключ и открыл дверь. Его жена Рошель на кухне готовила ужин.

— Как прошло? — спросила она.

— То же говнище, — ответил он.

— Ужин через десять минут, — сказала она. Гарри зашел в ванную, разделся и встал под душ.

Работа изматывала. Шесть лет, а в банке ни дайма. Так тебя и ловят — дают столько, чтоб не умер, а на побег никогда не хватит.

Он хорошенько намылился, смыл и остался стоять под душем, чтобы очень горячая вода бежала по загривку. Так снимается усталость. Потом Гарри вытерся, надел халат, вышел на кухню и сел за стол. Рошель раскладывала еду. Тефтели с подливой. Они у нее хорошо получались.

— Послушай, — сказал он, — расскажи мне хорошую новость.

— Хорошую новость?

— Сама знаешь.

— Месячные?

— Да.

— Не было.

— Боже.

— Кофе еще не готов.

— Ты вечно забываешь.

— Ну да. Сама не понимаю отчего.

Рошель села, и они стали есть без кофе. Хорошие тефтели.

— Гарри, — сказала она. — Можно сделать аборт.

— Хорошо, — ответил он. — Если до этого дойдет, сделаем.

Назавтра вечером он сел в лифт и поехал один. Доехал до третьего этажа и вышел. Затем повернулся, снова шагнул в лифт и нажал кнопку. Спустился к подъезду, дошел до машины, сел в нее и стал ждать. Увидел, как женщина идет по дорожке — на сей раз без покупок. Гарри открыл дверцу.

Теперь на ней было красное платье, уже и короче желтого. Волосы она распустила, длинные. Почти до попы. Те же дурацкие серьги, а на губах больше намазано помадой. Когда она шагнула в кабину, Гарри вошел следом. Начали подниматься, и он опять нажал аварийную кнопку. И навалился на женщину, и впился губами в этот красный непристойный рот. И снова на ней не было колготок — лишь красные гольфы. Гарри стащил с женщины трусики и заправил. Они колотились во все четыре стены. Только теперь — дольше. Потом Гарри застегнул ширинку, отвернулся от женщины и нажал кнопку «3».

Когда он открыл дверь, Рошель пела. Голос у нее был ужасный, поэтому Гарри поскорее заскочил в душ. Вышел в халате, сел за стол.

— Боже, — сказал он, — сегодня уволили троих — даже Джима Бронсона.

— Какая жалость, — сказал Рошель.

На ужин были стейки с картошкой фри, салат и горячий чесночный хлеб. Недурно.