Мужские союзы в дорийских городах-государствах (Спарта и Крит) - [24]
В описании Лакедемона мы замечаем у Гомера те же черты примитивной утопии, что и в описании острова феаков в следующих песнях «Одиссеи». Дом Менелая, как и дворец Алкиноя, не похож на скромное жилище Одиссея. Он ломится от наполняющей его меди, золота, янтаря, слоновой кости и т. п. (IV, 72 сл.). Самого Менелая Телемах застает пирующим в окружении своего народа, как это и подобает сказочному царю. Выше (IV, 3, 15 сл.) эти δαιτυμόνες названы его «соседями и свойственниками» (γείτονες ήδε εται) [223].
Свойственники и соседи Менелая образуют в совокупности племя (демос), а сам он выступает здесь в роли главы родовой общины, племенного вождя. В представлении поэта издержки на устройство коллективных обедов племени также должны быть коллективными. Именно поэтому царские гости приводят с собой своих баранов, а их жены приносят из дома хлеб (ср. IL VIII, 505-507).
Аналогичная форма широкого общенародного пиршества прослеживается и в древнейших слоях «Илиады». В IV-й песни (385-386) Тидей идет из Аргоса в Фивы и находит «многочисленных кадмейцев, пирующих в доме силы Этеокла». С каждым из них он вступает по очереди в единоборство и всех побеждает. Кадмейцы, побежденные Тидеем, очевидно, - не старцы из ближайшего окружения Этеокла, а молодые отборные воины вроде тех κοΰροι, которых затем (393) посылают вдогонку Тидею и которых он также безжалостно истребляет. Сам Этеокл изображен здесь подобно Менелаю, как древний племенной вождь (rex sacer), пирующий со своим народом. III-я песнь «Одиссеи» открывается картиной грандиозного пира в Пилосе (5-9; 32-33). Это было первое, что увидели Телемах и его спутники, подплывая к берегу: «...те же на взморье совершали жертвоприношение - черных быков темнокудрому землеколебателю. Девять было седалищ. На каждом сидело по 500 человек и перед каждым (седалищем) лежало по 9 быков. Они уже отведали внутренностей, богу же сожгли бедра...». И не сколько ниже: «... там сидел Нестор с сыновьями, а вокруг, приготовляя обед, друзья (εταίροι) жарили мясо, насаживая (на вертел)». Царь и его близкие образуют здесь лишь центральную группу в сцене народного пиршества.
В эпизодах на Схерии, изобилующих описаниями пиршеств, Алкиной адресует обычно свое приглашение к сравнительно узкому кругу лиц: «скиптродержцам-царям» или «старцам» (Od. VII, 186 слл.; VIII, 40 сл.). Однако практически оказывается приглашенным весь народ: «наполнились людьми галереи, двор, дом» (VIII, 57). Угощение, предложенное гостям, рассчитано на большую толпу людей (два быка, двенадцать овец и восемь свиней). На то, что в обеде участвуют все жители острова, недвусмысленно указывает Одиссей, начиная свой рассказ традиционной формулой вежливости (IX, 5 слл.): «Нет, говорю я, ничего для меня более приятного, нежели (видеть), как всем народом (κάτα δήμον άπαντα) владеет благоразумие, пирующие же в доме слушают певца, сидя рядом...»[224]. Если рассматривать общество феаков, как родовое, это расхождение между численностью приглашенных и количеством действительно участвующих в пиршестве людей объясняется довольно просто. Каждый феакийский «старец» - одновременно патриарх, глава рода. Вместе со своим родом (вернее, с его мужской половиной) он является на общеплеменной царский обед. Таким образом, под гостеприимным кровом Алкиноя собирается весь феакийский демос, а не только царская дружина (лаос), как этого требует феодальная концепция гомеровского общества. Алкиной наделен Гомером всеми добродетелями радушного хозяина. Приглашая к себе во дворец юношей-гребцов и феакийских старцев, он говорит (VIII, 39): «Я всех угощаю» (έγώ δ' εΰ πάσι παρέξω). Вышеупомянутых быков, овец и свиней он сам закалывает для гостей (ίέρευσεν, 59). Отсюда, однако, не следует, что это его собственный скот. Гости могли привести его с собой, как мы это уже наблюдали в сцене пиршества у Менелая. В обоих случаях άνδρες δαιτυμόνες чувствуют себя в царском дворце весьма свободно, как завсегдатаи. Они, например, сами готовят свой обед (Od., VIII, 38: θοήν άλεγύνετε δαίτα, ср. XIII, 23).
Все это показывает, насколько условно в данном случае встречающееся иногда в литературе выражение «царские» обеды [225]. Локализация этой формы обедов в жилище верховного басилея — весьма относительна. Правда, у Гомера царский дом имеет уже все признаки частного жилища: женскую половину, хозяйственные пристройки и т. д. Однако в основе своей он является зданием, принадлежащим общине, и поэтому используется ею для своих целей так же, как критский мужской дом - андрий в классический период [226]. На связь между общинным мужским домом и домом вождя указывают также и многочисленные примеры в современной этнографии. Нередко вождь просто узурпирует мужской дом и превращает его в свое частное жилище [227].
В целом, большие обеды, в которых участвует все племя, у Гомера уже встречаются лишь в качестве анахронизма. Не случайно в «Одиссее» они ассоциируются преимущественно с загадочной Схерией
