Мужские сны - [2]

Татьяна Михайловна поежилась, хотя в машине было тепло, даже душно. За окном цвел и благоухал июнь. Она всегда по-особому дорожила этим временем года. Пробуждение природы уже закончилось, а пышный расцвет еще впереди. Листья на деревьях еще не набрали ни насыщенного цвета, ни жесткой упругости. Нежной и мягкой пелериной окутывала молодая листва ветки и стволы берез, яблонь, лип. А шелковая гладь газонов так и манила к себе порезвиться, побегать босиком. Увы! Здесь не Гайд-парк, чтобы валяться на траве и целоваться при всем честном народе. Не тот менталитет.

Татьяна Михайловна вздохнула и постаралась сосредоточиться на главном, что тревожило ее в последние дни. Надо что-то решать с областным краеведческим музеем. Ветхость и разрушение здания стали угрожающими. Не дай Бог, обвалится кровля, пострадают люди, бесценные экспонаты.

– Пойдите к Семенову на поклон. А что делать? – советовал Петр Гаврилович, как всегда, отказав в финансировании «культуры». – У меня, сами знаете, заботы поважней. Дороги, черт бы их побрал, коммунальные проблемы, жилье льготникам, организация детского отдыха… Да что вам перечислять? Не первый год в одном котле варимся.

К Семенову она, конечно, не пойдет. Не хватало такого унижения.

Лучше попробовать с коммерсантами потолковать. Пригласить на коктейль (бр-р, придется снова пить) директоров рынков и супермаркетов, пожаловаться на жизнь, пообещать… Черт, что же им пообещать? Хвалебные статьи в «Городской газете»? Можно. Но этим сейчас никого не удивишь. Они сами себе заказывают в прессе такие дифирамбы, что ей и не снилось. Ага. Есть идея! На открытии обновленного, отремонтированного музея, на виду собравшейся публики и под прицелами видеокамер все эти VIPы: Сулейманов, Гаджибеков, Гурко и Солодовников – разрежут атласную ленту и пожелают городу процветания и долгих лет. Надо попробовать.

Вечером Татьяна Михайловна на такси добралась до дома, в котором жила ее мать Тамара Федоровна Кармашева.

– Проходи, будем чай пить, – сказала Тамара Федоровна, вглядываясь в уставшее, осунувшееся лицо Татьяны.

К приходу дочери она напекла ее любимых слоек и ватрушек с творогом. Татьяна, помыв руки, с удовольствием уселась в кресло, вытянула свои длинные ноги и расслабленно раскинула на подлокотниках руки.

– Ох и вымотал нас Гаврилыч своей идиотской скрупулезностью! Пока из каждого клещами не вырвал клятву надлежаще подготовиться к зиме, не отпустил. Но это еще ничего. Главное-то, все сидели как болваны и слушали их бесконечный диалог с Гордиенко о поставках топлива в отдаленные районы области. Как будто это нельзя обсудить в рабочем порядке.

– Это как же ты должна к зиме по-особому готовиться? – поинтересовалась Тамара Федоровна, наливая свежезаваренный чай в фарфоровые чашки.

– Я должна, по мнению Гаврилыча, осмотреть каждую батарею на предмет трещин и возможной протечки, а также проверить котельные, которые автономно обогревают наши музеи, на предмет исправности газовых котлов.

– Господи, так разве ты в этом что-нибудь понимаешь? – всерьез восприняла полушутливые слова дочери пожилая женщина.

– Ладно, мамуль, выброси это из головы. Давай пить чай. Я, кажется, съем сейчас все эти ватрушки вместе с тарелкой. Давно ты не баловала меня своей выпечкой.

Напившись чаю и съев пару ватрушек – остальные пообещала матери унести с собой, – Татьяна сказала:

– Сейчас на лестнице Сундикова встретила. На ногах еле держится, но раскланялся чуть ли не по-мушкетерски.

– Ох уж этот Сундиков! Представляешь, на той неделе в любви признался.

– Тебе?

– Ну да. Давно, говорит, Томочка, тебя люблю, но вот открыться боялся. Раньше все хотел предложение сделать, а теперь нечего предложить, кроме «разбитого сердца».

– Так и сказал?

– А ты не посмеивайся. Он ведь в молодости красавец был.

– Да помню я его…

– Так ведь я о ранней молодости говорю. Когда ему двадцать с небольшим было. А ты что можешь вспомнить? Сорок – сорок пять? Он уж пил вовсю в эти годы. Слабый он, бесхарактерный, хоть и талантливый человек. Я ведь рассказывала тебе, что он на международном конкурсе диплом получил?

– Рассказывала, конечно.

– Ну вот. А недавно инструмент свой продал.

– Рояль?

– По-моему, по дешевке совсем. Облапошили его, беднягу. – Тамара Федоровна горестно покачала головой, а потом вдруг усмехнулась: – Меня вчера Софья Львовна насмешила. Рассказала, как ее пуделек в обморок упал из-за Сундикова.

– Как это?

– Они с прогулки вернулись. Пока Софья Львовна отпирала все замки, Сундиков из своей квартиры вышел. С полной авоськой бутылок. Генри и давай на него лаять. Собаки пьяных-то не любят. Да, видно, слишком близко подошел к его двери. А оттуда такими миазмами пахнуло, что собачонка не вынесла и упала кверху лапками.

Татьяна посмеялась над рассказом матери, а потом спросила:

– О чем ты хотела посоветоваться? Тамара Федоровна помолчала, собираясь с мыслями, откашлялась и начала волновавший ее разговор:

– Пришло письмо от брата, твоего дяди Паши. Пишет, что надо что-то решать насчет родительского дома.

– Это какого? Того деревянного? Неужели он до сих пор стоит?

– А куда ж ему деться? Стоит на месте. Никуда не переехал. Павел-то после смерти Маруси к сыну перебрался, к Виталию. Живет теперь в каменном коттедже со всеми удобствами, а старый дом пустует. Постояльцев не пустили, мол, сожгут, чего доброго, а ведь это ж память о родителях наших, твоих дедушке с бабушкой. Папа ставил его еще до войны, в тридцатых. Считай, дому этому семьдесят годков. Но крепкий, ни одно бревнышко не сгнило. Из лиственницы он. Значит, вечный.