Мужики - [62]

На синем небе не было ни облачка. Однако вороны бродили около изб, пели петухи, а это показывало, что хорошая погода долго не продержится.

День был воскресный, и хотя в костеле еще не звонили, в Липцах уже гудело, как в улье. Полдеревни собиралось на свадьбу Борыны с Ягной.

Из хаты в хату, через покрытые инеем сады, бегали девушки с пучками лент и разными нарядами. В избах царила изрядная суматоха — приготовления, примерки, одевание. Из окон и дверей, почти везде раскрытых настежь, вылетали веселые голоса, а иногда уже и свадебные песни.

В избе Доминиковой тоже началась суета, спешка, как полагается в такой день.

Дом был заново выбелен, и хотя известка от сырости немного облезла, он сиял издалека, убранный зеленью, как в Троицын день. Шимек и Енджик еще вчера натыкали еловых веток в крышу, и в щели бревенчатых стен, и куда только можно было, а весь двор, от улицы до сеней, усыпали хвоей — пахло, как весной в лесу.

Да и внутри все было тщательно прибрано. На "черной" половине, где был склад всякой рухляди, горел яркий огонь, и Ева, служанка мельника, с помощью соседок и Ягустинки готовила все для свадебного пира.

А из первой комнаты вынесли в чулан все лишнее, оставили одни образа, и братья расставляли у стен крепкие скамьи и длинные столы.

Стены внутри тоже заново побелили, все вымыли, печь завесили голубой холстиной, а весь потолок и потемневшие от времени балки Ягуся щедро разукрасила вырезанными из бумаги картинками. Мацей привез ей из города бумагу разных цветов, а она нарезала из нее звездочек, и цветов, и разных разностей: на одной картинке — собаки гоняют овец, а — пастух с палкой бежит за ними; на другой — целый крестный ход, с ксендзом, хоругвями, образами, и всякие другие, так много, что всех не запомнишь, и так хорошо было сделано — совсем как живое, — вчера на девичнике гости просто диву давались! Ягуся и не такие вещи делала — что ни увидит, что ни задумает, все вырежет, и не было в Липцах избы, где не красовались бы эти ее вырезки.

Она приоделась в спаленке и, выйдя в большую комнату, принялась налеплять остальные картинки на стены; даже под образами, когда нигде уже больше не было места.

— Ягуся, бросила бы ты пустяками заниматься, дружки вот-вот придут… И гости того и гляди начнут собираться, музыканты уже по деревне ходят, — а она тут забавляется!

— Поспею еще, — коротко ответила Ягуся, но клеить перестала, надоело ей это. Она посыпала пол сосновыми иглами, столы застлала тонким полотном и то наводила порядок в спальне, то болтала с братьями, то выходила на крыльцо и подолгу смотрела вдаль. Она не испытывала никакой радости. Думала только о том, что сегодня вволю натанцуется, наслушается песен и музыки, которую очень любила. Была она, как сиявший вокруг день, яркий, но по-осеннему глухой и мертвый. Если бы все не напоминало ей каждую минуту о том, что сегодня ее свадьба, она бы и не думала об этом. Вчера на девичнике Борына подарил ей восемь ниток кораллов, — все, какие остались у него от покойных жен. Кораллы лежали на дне сундука, Ягна их даже не примерила… Они ее не радовали… Ничто ее сегодня не радовало. Убежать бы куда глаза глядят… в далекий мир… но куда?

Все ей постыло, и в голову настойчиво лезли слова матери об Антеке… Он ее чернил, он? Да как это может быть? Она не могла, не хотела верить — ей даже плакать захотелось. А может, это правда? Вчера, когда она полоскала белье у озера, он прошел мимо, даже не взглянув на нее! А когда она и Борына утром шли к исповеди, он встретился им у костела… и сразу свернул в сторону, как от злой собаки… А может… Ну, и пусть, пусть ругается, если он такой!..

Она начинала возмущаться Антеком, но тут воспоминания о том вечере, когда он провожал ее после чистки капусты у Борыны, хлынули в голову, затопили все огнем, сжали сердце так сильно, встали перед ней так живо, что она не могла с собой сладить… И вдруг, ни с того ни с сего сказала матери:

— А вы мне после свадьбы волос не обрезайте!

— Ишь что выдумала! Слыханное ли это дело, чтобы девушке после венца волос не обрезать!

— А в господских усадьбах и в городах не обрезают.

— Им так надо для распутства ихнего, чтобы можно было обманывать людей и выдавать себя за незамужних. А у нас ты новых порядков не заводи! Помещичьи дочки пусть себе чудачат и выставляют себя на посмешище, пускай ходят с патлами, как еврейки, — вольно им, дурам. А ты — хозяйская дочь, а не какое-нибудь городское помело, и должна делать так, как Бог велел, как спокон веку у нас делалось! Знаю я эти городские выдумки! Никого еще они до добра не доводили! Пошла Пакулева дочка в город служить — и что? Рассказывал войт, — в канцелярию бумага пришла, что она ребенка своего задушила и в тюрьме сидит. Вот тоже Войтек, родня Борыны: до того в городе дослужился, что теперь по деревням ходит, христарадничает. А прежде у него хозяйство в Вольке было, лошади, хлеба вволю… Захотелось мужику булок, вот и заработал себе на старость лет суму да клюку…

Но Ягна, не вняв этим мудрым наставлениям, и слышать не хотела о том, чтобы обрезать косы. Ее пробовала уговаривать Евка, — а Евка была тертый калач, не в одной деревне живала и каждый год ходила с богомолками в Ченстохов. Увещевала ее и Ягустинка, но та, по своему обыкновению, с разными насмешками и колкостями, и в заключение сказала: