Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине - [15]

– Для меня открыта их казна. Только царица скупа все-таки. Если брать у ней по тысяче, она ничего не говорит, всегда беспрекословно дает, а если, к примеру сказать, когда попросить десять тысяч или больше, то она начинает мяться и спрашивать: «А на что деньги? Куда?» Когда ей объяснишь, она дает мне и по двадцать тысяч.

– Раз царь говорит мне: «Григорий! Мне Столыпин не нравится своею наглостью. Как быть?»

– А ты его испугай своею простотою.

– Как так?

– Возьми одень самую простую русскую рубашку и выдь к нему, когда он явится к тебе с особенно важным докладом.

Царь так и сделал. Столыпин, явившись, увидел царя и спросил: «Ваше величество! Как вы просто одеты?» – А царь, по моему совету, ответил: «Сам Бог в простоте обитает». – От этих слов Столыпин прикусил язык и даже как-то покоробился.

– Ты хочешь знать, как у меня явилась новая фамилия – Новый? Слушай! Когда я однажды поднимался во дворец по лестнице, в это время цари, дожидаясь меня, сидели в столовой. Государыня держала на коленях наследника, тогда еще не говорившего ни слова. Как только я показался в дверях, то наследник захлопал ручонками и залепетал: «Новый, Новый, Новый!» Это были первые его слова. Тогда царь дал приказ именовать меня по фамилии не Распутин, а Новых.

Государыня с сыном, 1913 г.

– Когда я бываю у царей, я целые дни провожу в спальне у царицы… Целую ее, она ко мне прижимается, кладет на плечи мне свою голову, я ее ношу по спальне на руках, как малое дитя. Это ей нравится. Так я делаю часто-часто.

– Также часто бываю в спальнях детей. Благословляю их на сон, учу молиться, пою с ними «гимн»… Однажды запели, девочки хорошо пели, а Алешка не умел, да брал, брал не в тон, да как заорет на все комнаты, аж царица прибежала и его успокоила.

– С детьми я часто шучу. Было раз так. Все девочки сели мне на спину верхом; Алексей забрался на шею мне, а я начал возить их по детской комнате. Долго возил, а они смеялись. Потом слезли, а наследник и говорит: «Ты прости нас, Григорий, мы знаем, что ты – священный и так на тебе ездить нельзя, но это мы шутили».

– Когда бываю у царей, то встречаю там иностранных королей. Раз видел такого в кабинете царя, но не знаю, кто он был, так как себя не назвал, а я с ним поздоровался и ушел к царице.

– Князь Николай Черногорский видел меня во сне, когда болел. Трудно ему было, и он увидел во сне какого-то русского мужичка. Мужичок сказал ему: «Будь здоров! Через три дня поедешь!» Так и случилось. Он выздоровел. Написал об этом письмо дочери, та взяла мой портрет и послала ему. Он, получивши, ответил, что видел во сне именно того мужичка, который изображен на карточке… А я, когда он болел, горячо молился об его здоровье Богу.

– Возил во дворец и жену свою Пелагею. Там ее цари, как и меня, принимали хорошо, ласкали, кормили.

– Хорошо мне бывает во дворце, да только враги зубы щерят. Первый – Столыпин. Друг был, писал телеграммы, спрашивал, поздравлял, вызывал меня в Питер, а потом бесу начал служить, особенно когда я тебя из Минска в Царицын перевел. С тех пор и ранее он следил за мною, как приезжаю в Питер, то приказывает сыщикам бегать за моею каретою. Я об этом говорил царям, а они мне: «Плюнь, погоняется да отстанет, ведь ему в рот не въедешь, а он тебе что сделает, когда мы с тобою и ты с нами».

– Они, Столыпин и Татищев, тебя готовы в ложке утопить, но только пусть помешкают. У них руки коротки. Татищев раз написал письмо о тебе государю. В письме том жаловался, что царь тебя, монаха-бунтовщика, поставил выше губернатора, который – товарищ царю, так как служил с ним офицером в Семеновском или Преображенском полку. Царь читал мне его письмо. Прочитал, засмеялся и сказал: «Вот дурак-то, так дурак, а губернатор царя называет своим товарищем, высоко хватил. Правда, Григорий?»

– Антония Волынского государь страшно не любит. Считает его человеком лукавым, неверующим, нечестным. Он говорил мне несколько раз так: «Неприятно мне видеть Волынского епископа, нехороший он человек, когда я с ним разговариваю, то он никогда в глаза мне прямо не смотрит, а все водит ими по сторонам или закрывает».

– Про архиереев царь говорил мне так: «Никого я не опасаюсь так, как архиереев. Министров, вельмож покараешь, они смиряются. Архиереев боюсь: они – гордецы, тронь их, поднимутся, так не отвяжешься, они накинутся, прямо как диаволы. Боюсь их».

– Тебя цари очень любят за то, что ты в годы революции очень стоял за них, ругал люционеров и жидов. Они говорят: «Так Илиодор поступал, хотя и резко, а правильно, такое время было. А теперь ему надо потише, уже успокоение наступает. Да правительство ему трогать никак не надо! Скажи ему, чтобы он министров и полицию не обличал».

– Так я тебе и говорю царскими словами: не тронь министров и полицию, а только жидов и люционеров, да и то потише, не так, как тогда. Время, брат, не такое. Опасность миновала. А правительство никогда не ругай, цари говорят, что на него и так много нападок.

– Все царские дочери не прочь приехать к тебе в гости, в Царицын.

– Много зла делает мне при дворе сестра царицы – Елисавета и Тютчева