Мужество любви - [23]

— Что такое?

— Борис… уезжает из Рассказово.

— Неправда!

— Уезжает… Швер настаивает.

Котов поднялся на кровати.

— Не пущу!.. Я — в обком!.. Буду протестовать!.. Что это он вздумал?

— Ты пойми… Ведь Вера… Борис… они ведь только поженились…

Она замолчала. Лицо ее налилось огнем.

— А ты… ты что так переживаешь?

— Тебе же будет трудно…

— И тебе?

Она широко открытыми глазами посмотрела на него.

В редакции меня ожидала, по выражению Батракова, «археологическая находка». Он обнаружил среди читательских писем стихи некоего Михаила Морева.

— Безусловно одаренный человек! — восторгался Батраков. — Работает в лесхозе. Председатель рабочкома. Вот бы его к нам перетащить, а?.. Прочти-ка…

Я начал читать стихотворение. Строки куда-то убегали… «Надо скорей возвращаться к Вере…»

— Хорошо, правда?

— Что хорошо?

— Да стихи, стихи Морева!

— Стихи?.. Да, да!

Батраков недоуменно уставился на меня.

Я сделал над собой усилие, собрался с мыслями и еще раз, теперь уже со вниманием, прочел стихотворение. Оно было написано вдохновенно и на злобу дня. Меня вдруг охватила радость, та самая радость, которая вспыхивает, когда находишь что-то неожиданное, редкое, чего никак нельзя упустить. Здесь же, кажется, найден в лесу человек, который даже не подозревает, что его ждет широкий простор творчества.

— Николай Николаевич! Звони в лесхоз и вызывай к нам новоявленного Маяковского!

Через три часа Морев был в редакции.

— К вам? Литературным сотрудником? — Он взмахнул длинными руками. — Какой же из меня газетчик?! Ха-ха-ха-ха!

— Стихи пишете? Нау́читесь и заметки, и статьи, и очерки писать! — увещевал я. «Вот и замена», — мелькнула мысль.

— Да нет, нет! — Он крупно шагал по комнате, обутый в добротные высокие валенки, стройный, молодцеватый. — Я природный лесовик, ей-ей! Меня из лесхоза не отпустят, и думать нечего!

— Райком партии поможет.

— Да я, братцы, беспартийный!

— Ну и что ж? Райком и беспартийными занимается. Договорились, Михаил Николаевич?

— Как так — договорились? Дайте хоть денек на раздумку!

— Решение, Михаил Николаевич, надо принимать сразу, как на поле боя. Учтите: наша газета носит символическое название — «Вперед». Так вот и зашагаете, я уверен, вперед по жизни еще более широкими шагами, чем сейчас по комнате!

— Так ведь меня же не отпустят, чертяки полосатые, не отпустят!

— Добьемся! Заполняйте анкету.

— Так вот сразу и анкету?.. Ха-ха-ха-ха!.. Куда ни шло! Давайте!

Спустя час я принес подписанное Смолиным письмо в райпрофсовет. Райком просил откомандировать Морева в распоряжение редакции с пятнадцатого января 1931 года.

(Знал бы он тогда, что через тридцать шесть лет я встречу его — заместителя главного редактора «Коммуны» — в день полувекового юбилея газеты!.. Если бы можно было заглянуть на десятилетия вперед, увидел бы, как, собираясь с ним на торжественное заседание, я помогал ему — уже седому, но неизменно жизнерадостному Мише — прикалывать к пиджаку орден Трудового Красного Знамени, которым правительство наградило его за многолетнюю работу в печати, как обнимали его друзья, поздравляя с присвоением звания Заслуженного работника культуры РСФСР!)

Вечером позвонил из Воронежа Чапай.

— Здравствуй! Мельников говорит.

— Приветствую, товарищ комдив!

— Ну что ты решил?

— Я?.. О чем?

— Как о чем? Швер ждет ответа. Вернешься или нет?

Чапай услышал в трубку мой глубокий вздох.

— Еще не знаю…

V

Мария Сергеевна получила взамен задушенного Батраковым петуха Митрофана не одного, а двух красного оперения курицыных кавалеров редкостной породы «родайланд». Довольная подарком, она больше и не заикалась о выдворении «брындика». Даже выдала ему вторую подушку, чтобы, как она сказала, мозги не затекали!.. Мы продолжали с Николаем Николаевичем холостяцкую жизнь в пятиметровой комнатке. Привыкли и к нраву хозяйки, и к ее щам из конины.

Однажды вернулись на квартиру раньше обычного (газета в тот вечер не печаталась). В десять часов наши бренные тела приняли горизонтальное положение. Среди ночи я проснулся. Батраков спокойно посапывал, а у меня сон как рукой сняло. («Неужели одолевает бессонница?.. Вот еще не хватало!..») Я лежал и смотрел в темноту. Мне вдруг представился город Рассказово тесным, как наша комнатушка, с днями, похожими один на другой, с людьми, оторванными от большой жизни, замкнутыми в своих интересах — мелких, бытовых, подчас и жизненно-существенных, но не вырывающихся за рамки районного островка. («Может, действительно Швер прав: в «Коммуне» я нужней?.. Дело тут, конечно, не в моей личности, а в работе, которую я мог бы выполнять… И Вера бы рядом…»)

Передо мной всплыли и потянулись длинной чередой картины недавнего времени. Разорванные звенья одной цепи, которая приковывала к себе. Я отчетливо представил:

Смолина, крутящего колесо печатной машины…

Самбурова в гриве седеющих волос: «Я в долгу не останусь!»

Веру, бегущую под ливнем ко мне в вагон…

Василия с лицом, налившимся кровью: «Необходимо убеждение и поощрение, а не принуждение и осуждение…»

Какой там сон!.. Я вышел на улицу. Темное морозное небо. Далекие, словно в тумане, звезды. Я ощутил настойчивую потребность двигаться и двигаться, как бы хотел столкнуть себя с почвы, казавшейся мне омертвелой, вырваться из сомнений, одолевавших меня. Начал ходить по скрипящему снегу, подняв воротник и спрятав руки в карманы. Ходил так часа полтора, а может быть, и два. Удивительно, как порой то, что вдруг делаешь, не вяжется с тем, что думаешь и к чему стремишься!..