Мужчины как дети - [29]

«А что тебя удивляет? – спрашивал сам себя Светлов. – Кто к нам с чем зачем, тот от того и того. Тогда что же будет с нами?» – неминуемо задавался он вопросом. А так как на вопрос этот не было никакого толкового ответа, приходилось пить. И не просто пить, а бесконечно что-то отмечать. И покупать джип. И жене тоже джип. И дом, в котором хоть иногда ему улыбалась любовь по имени Маша с такими Лидкиными глазами, что хотелось целовать их и целовать. И ждать того неотвратимого и беспощадного – стук, который уже раздался во множестве домов, – которому открыли множество дверей. Павел боялся, очень боялся расплаты. Он чувствовал, что набрал в кредит уже слишком много, и проценты капают, а отдавать-то чем? Чем можно расплатиться с тем, для кого деньги не играют никакой роли? Но человек ко всему привыкает, и Павел привык бояться и ждать. Зато теперь, лежа в безукоризненной тишине медицинской палаты, он чувствовал, что бояться ему больше нечего. Его час настал и прошел. Все уже случилось, все вполне достойно задумано и не менее достойно исполнено. Он может только чувствовать, как кто-то иногда, изредка держит его за руку. Еще – как ему меняют белье и, кажется, иногда моют. Павел мог чувствовать, как болит от бесконечного лежания тело, но двигать этим телом он не мог. Ему хотелось думать, что за руку его держит жена Лида, а моет, напротив, кто-то неизвестный. Но понять, как это все есть на самом деле, он не мог. Павел старательно пытался открыть глаза, ведь несколько раз же у него получалось. Но это было сложно, требовало неописуемых усилий, и хватало его максимум на минуту. Впрочем, что такое минута, и чем она отличается от трех часов, он сейчас тоже сказать не мог. Время слилось для него в одну большую кашу, в которой он завязал, как в зыбучих песках. Время не имело структуры. Не определялось рассветами, которых он не видел, и закатами, которые тоже в его безмолвном мире никак себя не проявляли. Единственное, что было позволено Павлу, – это думать. И он занимался этим постоянно, вспоминал свое детство, брата Сашку, от которого он все время пытался сбежать и уйти в Антарктиду. Вспоминал Лидку, не ту, сегодняшнюю крашеную блондинку со злым взглядом, а Лидку Захарову, веселую бессовестную оторву, которая сидела на задней парте, ходила в короткой юбке, вечно нарывалась на вызовы к завучу и получала «неуды» по поведению. С тех самых пор, как они впервые поцеловались на школьном чердаке, ни одна женщина не вызывала такого жгучего интереса и порой такой ярости, как его жена. Кто бы мог подумать, что они будут жить ТАК! Любопытно, как Лидка поступит теперь? Наверное, бросит его. Не сразу, через какое-то время, если он, конечно, не помрет тут, так и не вынырнув наружу из этого озера безмолвия. Поначалу, конечно, будет корчить из себя примерную жену, сидеть у его кровати, возить ему апельсины, которые ему все равно никак не съесть. Сколько пройдет времени, прежде чем она оставит около него какую-нибудь сиделку за три копейки и пойдет строить свою жизнь? Теперь так, как хочется ей. Кто ее теперь удержит и чем?

«Это надо ж было именно сейчас оставить дома сто пятьдесят штук!» – про себя воскликнул Павел. Обычно он хранил деньги только в депозитарных ячейках, на крайний случай в акциях предприятий энергетического сектора, но тоже в тех же ячейках. И надо ж было случиться, что именно теперь, буквально накануне аварии, он достал эти деньги, чтобы выкупить один очень интересный участочек земли. Назавтра денег бы в доме не было, а сегодня у Лидки развязаны руки. Впрочем, все-таки это даже хорошо, что они не будут ни в чем нуждаться, подумал он. Главное, как же Машка-то все это перенесет. А если Лидка притащит в дом мужика? Как он отнесется к его принцессе? От всех этих мыслей Павел уставал ничуть не меньше, чем от трех часов в спортзале, если бы он их там проводил. Когда-то он пытался заниматься своим здоровьем, а потом, со временем, страх поглотил все благие начинания. Какой смысл качать штангу, если согласно божьему промыслу тебе непременно на голову свалится кирпич. Или случится что-нибудь не менее неприятное, а еще хуже, если не с тобой, а с кем-то из близких. Павел видел и такое, ставил галочки. В его статистике галочек уже было проставлено немало, случаи были самые разные. Так что здоровьем Паша не занимался, все больше пил.

«И ведь как я думал, так все и произошло!» – присвистнул он восхищенно. В уме, конечно. Вся Пашина жизнь теперь происходила в уме. И еще немного в тактильных ощущениях. Он теперь стал ярко выраженным кинестетиком, он мог, например, почувствовать, что к нему прикасаются. Держат за руку, переворачивают, делают укол. Ощущения были слабыми, эхообразными, но, когда это происходило, Павел изо всех сил старался подать хоть какой-то знак, маленький сигнал SOS, выпустить сигнальную ракету. Но что он мог – ничего! И он падал духом, когда понимал, что, кто бы там ни был рядом с ним, он сам теперь живет в зазеркалье, из которого никак не достучаться до такой близкой и совершенно недоступной реальности.

«Лучше бы я умер! – думал он. – Что это за кома, черт возьми, если я не могу в нее толком провалиться. Какой-то кошмар».