Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [154]

— Все же исходя из определенного круга интересов.

— А если этот круг постоянно расширяется?

Когда я упрекнул ее в том, что она мало работает и много представительствует, Зелма в ответ как обрубила:

— У тебя взгляд типичного выходца из средней прослойки. Эти люди стеснительны до идиотизма. Настоящие провинциалы.

Выпяченный подбородок Зелмы выражал безграничную самонадеянность. Так и казалось, у нее на лбу написано: вера моя несокрушима. Во что именно она верила, оставалось загадкой. Да это и не столь важно. Важен факт наличия веры. Я допускаю, как раз это многих и приводит в восторг. Возможно, поэтому Зелма имела успех.

В Замок я приехал прямо из лаборатории. Зелме как устроительнице давно полагалось там быть.

Стройотряды собирались в сквере, возле памятника Стучке или у сада скульптур. С транспарантами и вездесущими гитарами. Мелькали пестрящие наклейками рабочие блузы. Линялые, заношенные, они были красочной деталью парада. Эти робы, надо думать, драились, стирались и гладились так старательно, как ни один выходной костюм; патина романтики не должна быть слишком натуральной и в то же время действовать как эстетический элемент.

У входа за порядком следил «административный патруль» во главе с боссом юрфака Гарокалном.

— Не обессудьте, — сказал я, — вместо приглашения у меня с собой лишь проездной билет.

— Ладно, ладно, лихие танцоры проходят вне конкурса.

В гардеробной плавно, словно лебеди по-над озером, выступали девушки. Не знаю почему, но прихорашивающиеся перед зеркалом девушки всегда вызывают во мне лебединые ассоциации. В молодых людях приподнятость была менее заметна. Парни были настроены более деловито; как те, что щеголяли в свитерах и джинсах, так и те, что блистали белизной сорочек, яркими галстуками. И тут я подумал: если бы, подобно тому, как избирают «мисс Гимнастику» или «мистера Баскетбола», — если бы нам предложили избрать на этом вечере «Студента 80-х», на ком бы я остановил выбор? В самом деле, каков он, студент 80-х? Может, перевелся уже характерный студенческий тип, может, студент стал таким, «как все»? Один из великого братства современности: «Таков, каким желаю быть». Пожалуй, прав художник Калнрозе: у серого цвета тысяча тонов, а красочность подчас на редкость однообразна.

Электроника разносила песни революционного содержания в модерновых ритмах. Как обычно, когда собирается много людей приблизительной общности, вступала в силу локальная гравитация. Возникали интимные группки, кивали знакомым, искали своих, занимали места для друзей.

Никто из факультетских на глаза не попался. Сел среди будущих реформаторов экономики, с которыми познакомился год назад на конкурсе ораторов, а затем в совместной экскурсии в Ленинград. У их комиссара Аусмини с собой оказалась сумка с яблоками.

— Раз попал к экономистам, используй время экономно, набирайся витаминов.

Мне было не по себе. Пропал аппетит, я вертелся из стороны в сторону, почему-то нервничал. Потом гляжу: кто-то энергично машет рукой, зовет меня к выходу. В чем дело? А что, если…

— Спускайся вниз, — крикнул парень из группы Гарокална, — там какой-то тип скандалит. Под градусами. Порывается пройти. Ссылается на твою персону.

— Калвис, дружок, сдвинься с места, — подала голос Аусминя. — Ты стоишь на ремне моей сумки.

— Извини, я не нарочно.

— Не расстраивайся, Калвис, похоже, это недоразумение. У тебя крупнотиражная фамилия…

— Нет, именно тебя он хочет видеть, тут никаких недоразумений, — настаивал парень. — Без хамства мир, пожалуй, был бы несовершенен.

Конечно же, это игра воображения, результат волнений, но когда я очутился в проходе, мне стало казаться, будто все только и делают, что смотрят на меня: как я продираюсь сквозь толпу навстречу потоку, как выхожу из зала перед самым началом. И еще казалось, независимо от того, что меня ожидает внизу, неловко и стыдно от самого факта подобного вызова: из пятисот или шестисот присутствующих скандалисту понадобился не кто-нибудь, а именно я.

У входа стоял Рандольф. По правде сказать, я каким-то образом это предчувствовал. Пахнуло винцом. Но, зная Рандольфа, я тотчас сообразил, что на сей раз не это главное. Он казался больше растерянным, чем пьяным. Бледный, глаза какие-то бешеные. Чтобы понять всю дикость такого состояния, следует учесть, что щеки Рандольфа обычно заливал румянец, словно ему надавали пощечин. А глаза у него чаще сонные.

Вообще тут самое подходящее место дать более или менее развернутый портрет Рандольфа. Он любил повторять: «Меня в жизни уже били по башке». Однажды, в минуту затмения, няня Рандольфа попыталась убить его спящего. Причем из жалости: ей померещилось, вот-вот начнется война, куда более страшная, чем мгновенная смерть. Рандольф тогда чудом уцелел: боковые стенки кровати помешали няне сделать хороший замах.

Подростковый возраст преобразил Рандольфа. В короткий срок маленький мальчик превратился в дылду (рост Рандольфа 187 см). У него у первого в классе пробились усы. Пошли слухи о загадочных проделках Рандольфа в мальчишеской уборной.

В известный период всех начинают волновать вопросы пола. Однако Рандольфа его новая ступень возмужания попросту изводила. Он постоянно собирал информацию, разрабатывал планы, как поскорее теорию проверить на практике. Тот факт, что, уже будучи мужчиной, он им еще не стал, угнетал Рандольфа невероятно. Я тоже задумывался над подобными вопросами, но без особых волнений. Не столько страдая от неопытности, сколько от излишней робости, нередко дававшей о себе знать в моих взаимоотношениях с девушками.