Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [148]

— Похоже, твоя мать по вечерам свой служебный кабинет переносит в квартиру.

— Фи, как не стыдно! — возмутилась Зелма, на глазах преображаясь. — Учителя — люди общительные. Что же делать, раз у нее столько друзей.

Отец Зелмы в противоположность матери был неразговорчив. И вообще был из тех, кого не замечают. Обычно он или сидел за столом и ел, или покуривал на диване. Читал газету, смотрел телевизор, что-то мастерил. Но впечатление было такое, будто в комнате его нет. Даже когда его видишь. Я бы и теперь не смог описать его внешность. Не высокий и не низкий. Не блондин и не брюнет. Иногда мне казалось, он намного моложе Яниса Зариня, иногда — вдвое старше.

— Отец у меня необыкновенный, — говорила Зелма. — У него потрясающее чувство юмора.

— Он случайно не архитектор? Из нагрудного кармана всегда торчат карандаши.

— Отец любит точить карандаши. Это успокаивает нервы. Карандаши можно затачивать где угодно — сидя в президиуме, на заседаниях, на семинарах и в комиссиях.

— А какую профессию он представляет?

— Есть такое общество книголюбов.

— Он там работает?

— Как он сам выражается: борется за то, чтобы книгу читали с нужного конца. Ты обратил внимание на существование такого общества?

— Нет.

— Ну и прекрасно, — усмехнулась Зелма. — Ни тебе, ни им от этого не хуже.

Тут я должен немного вернуться назад, к моменту, когда у нас в доме появился Янис Заринь, Итак, он лежал на моей кровати — сигарета в одной руке, книжка — в другой. Но в комнату перетащили раскладное кресло. На нем аккуратно сложены простыни, одеяла. Сие означало, что мать все одобрила и даже приняла посильное участие. Почему? Исходя из своих или моих интересов? Я ничего не мог понять. И пожалуй, не сумел бы объяснить, почему я так разволновался — от радости или досады. Что за этим скрывалось? Каковы намерения Яниса Зариня? Каковы намерения матери? Осталось ли в силе хотя бы слово из того, что оба говорили прежде? Зайти спросить у матери? Если бы мать пожелала что-то объяснить, сама бы вышла из своей комнаты.

— Да ты не беспокойся, — сказал Янис Заринь, — я могу спать на раскладушке.

— Исключается, вы — гость.

— Ну, дело хозяйское. Могу быть и гостем.

Из его последних замечаний я понял: от персональных пенсионерок он ушел.

Мы лежали в темноте и говорили о чем угодно, только не о том, что более всего занимало меня, а возможно, и его. Мы думали об одном, а говорили о другом. И это вносило в разговор излишнюю напряженность. Немного погодя меня на сон потянуло. Последнее, что помню, — Янис Заринь рассказывал о бое быков. Как бы ни был силен бык, его неминуемо ждет поражение, говорил Янис Заринь. Потому что природа его создала таким легковерным: стоит помахать перед носом красной тряпкой, и бык уже больше ничего другого не замечает. При помощи этой уловки за многие века заколоты миллионы быков. Но каждый новый бык родится таким же глупым, как и предыдущий. Никакого прогресса. Стало быть, разум имеет свой потолок.

Его умозаключение было неверно хотя бы потому, что, согласно новейшим исследованиям, бык вообще не различает цвета. Но я не успел возразить. Всегда засыпаю мгновенно. Примерно так, как спринтер начинает бег.

На следующий день, как всегда, проснулся в шесть. Янис Заринь хотя и не храпел, но шумно дышал, обеими руками обхватив подушку.

Обычно бывало так: я надевал тренировочный костюм, ставил на конфорку чайник с сиреной и выходил на пробежку. Когда чайник начинал голосить, вставала мать и заваривала кофе. Потом я умывался, одевался, и мы вместе завтракали.

Но тут в доме был Янис Заринь. Собирался он подняться вместе с нами или предпочитал еще поспать? Похоже, я не мог себе позволить поставить на огонь свистящий чайник. Повертелся у плиты, но, так и не чиркнув спичкой, вышел во двор. Радостно скуля, подбежал Кристалл. По мнению Кристапа, пес обладал данными выдающегося бегуна, на первый спортивный разряд тянул, уж это точно.

Когда я вернулся, все было как обычно. На кухне аппетитный запах кофе. Мать, уже одетая, расставляла на столе чашки, раскладывала ножи и вилки.

— Ну, как спалось? — спросила.

— Спасибо, отлично.

— Как хороши деревья в инее.

— У большого вяза рядом с магазином надломилась ветка.

Она приглядывалась ко мне, я приглядывался к ней. Взгляд у матери был слегка озабоченный, движения несколько рассеянны. Но в общем и целом настроение как будто хорошее. Больше на ее лице при всем желании ничего нельзя было прочесть. И никакие другие перемены в глаза не бросились. Возможно, она выглядела чуточку красивее, чем обычно. Брови темнее, губы краснее, кожа матово-бледная. Впрочем, это могло быть и моим домыслом. На голове еще держалась вчерашняя укладка.

— Поедешь со мной? — спросил я, стараясь придать голосу как можно больше безразличия.

— Как же иначе!

— А он?

— Это его дело.

Грязную посуду по утрам мы оставляли в раковине. На этот раз я помыл свою чашку и поставил обратно на стол. Для завтрака у нас имелось всего две чашки.

А вечером почему-то не хотелось ехать домой. Не хотелось, и все. Еще с обеда стал придумывать различные предлоги подольше задержаться в городе. Наиболее приемлемым вариантом было бы поехать к Зелме. К Зелме мне всегда хотелось. На сей раз, однако, помимо желания поехать к Зелме налицо было и явное нежелание ехать домой.