Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [141]

— Мы вместе ездили к Реберу.

Тут он меня вспомнил. Уж это точно. Однако вместо ожидаемой улыбки на его кислой физиономии появилось еще более кислое выражение.

— А, так это ты, шалопай! — рассвирепел он, бросив свой чехол на тротуар. — Куда же ты смылся?

— Шоферу надоело ждать!

— Форменное свинство!

— Прошу прощения.

— Черт побери, что за народ пошел, — все больше распалялся тенор, — никакой масштабности!

У меня появилось желание немедленно с ним распроститься. Продолжение разговора было чревато новыми осложнениями. И вообще — какой смысл?

— До свидания, — сказал я, чуть ли не шаркнув ножкой, — всего вам доброго!

Но он схватил меня железной хваткой, ватник затрещал по швам.

— Погоди! Я уже один раз весь Таллинн обегал, тебя разыскивая. Ты что, чокнутый, что ли, — так и норовишь сбежать?

Вежливо, но твердо я стал высвобождаться.

— Сколько мы тогда наездили? Сколько он с тебя содрал?

— А-а-а! Вот вы о чем! — у меня немного отлегло от сердца. — Оставим это.

— Как это оставим? Чтоб я мошенником оказался! Чтобы ты потом в Риге рассказывал, какие эстонцы жулики! Ну нет! Есть долги, которые плати или стреляйся. — Он сунул руку в карман и вытащил две десятки. В горсти остался еще один замусоленный рубль. — Вот, получай и в следующий раз чтоб без дурачеств. Можешь схлопотать по физии!

После чего мы действительно стали прощаться.

— Я, кажется, вас не представил? Это Зелма.

— Мое почтение, мадам.

— Прекрасно, что в мире бывают приятные сюрпризы, — сказала Зелма.

— Я не сюрприз, — блеснул белками тенор, — я Уно Хинт.

— В шапке с помпоном.

В тот вечер мы решили поужинать в ресторане. Вообще такого рода заведения я на дух не выношу.

При виде официантов меня оторопь берет. Полагаю, я у них вызываю что-то вроде аллергии. Но тогда хотелось чего-то необычного. Настроение было сумбурное. К тому же Зелма объявила, что с верхотуры того злачного места открывается великолепнейший вид на вечерний Таллинн, а потом, ведь я еще не видел ее «маленького туалета для коктейль-парти» — с открытой спиной, ради чего она специально загорала летом.

Мы встретились в холле третьего этажа. Когда Зелма появилась, я обомлел. Вид у нее был потрясный! Но и жаль ее стало. Я тут же скинул пиджак, попросил не валять дурака, хотя бы временно прикрыть голые плечи. Зелма ответила, что это я валяю дурака, и пошла себе, поводя плечами, словно ей было жарко и она настроилась на порцию мороженого. Конечно, ей было холодно, носик зарделся, а руки слегка посинели.

В ресторане она выбрала столик у окна, мне опять же это показалось неразумным. Но Зелма от своего намерения не отступилась:

— Хочу видеть зал!

Из-за кулис выплыл официант. С крашеной шевелюрой. Златоперстый. Жемчужная булавка в галстуке. Оглядев меня, скорчил кислую мину, что-то недовольно пробурчал.

— Предоставь это мне, все беру на себя, — обронила Зелма, с достоинством принимая плотный фолиант меню. — Улыбнулась своей самой чарующей улыбкой и, окинув ворчуна восторженным взором, радостно хлопнула в ладоши: — А я вас знаю! Вы лучший официант Таллинна! Ваша фотография месяц назад напечатана в «Огоньке», не правда ли?

Глаза златоперстого помутнели, как у быка, которому съездили шестом промеж рогов. Круглая физиономия покрылась радостной испариной, щеки затряслись от смешков. Вот-вот, казалось, он воспарит мотыльком.

— Хлеба не надо, супа тем более, салаты отпадают, — сыпала Зелма. — В общем, думаю, так: есть будем мало, пить основательно. Какой у вас коньяк? «Енисели»? Юбилейный «Камю»? «Двин»? Сколько берем, бутылку?

С манерами Зелмы в общем и целом я был знаком, но тогда ощутил, как мое седалище становится совсем бесплотным.

— Ну хорошо, — поймав мой укоризненный взгляд, она как бы уступила мне, — не дело это — покупать кота в мешке. Для начала принесите сто граммов. И две бутылки пепси-колы.

Официант удалился, а я во все глаза продолжал разглядывать Зелму. Она сидела очень прямо, прогнув вовнутрь свою обнаженную спину, немыслимо миниатюрная и в то же время величавая, словно гимнастка. Хотелось пожалеть ее, защитить, обогреть и вместе с тем — преклониться перед нею. Звездное небо и мириады городских огней — все это сверкало за спиной, раскинувшись наподобие искрящегося балдахина, таинственно отражаясь у нее на лице, сиявшем от восхищения. Глаза, большие, ясные, радостно говорили: ну, разве не здорово! Божественный вечер!

— А знаешь, в чем должна тебе признаться, — сказала вдруг Зелма, — я одержима звездами!

— В каком смысле?

— Ну так лунатики теряют рассудок при луне. Меня же лишают рассудка звезды. Не веришь? Есть такие люди. Одна моя подружка тоже одержима звездами. Однажды мы легли с ней на надувные матрасы и поплыли вниз по Лиелупе. Потрясающее чувство. Словами не передать. Время исчезает, исчезают берега, остаются лишь звезды… Слава богу, все благополучно кончилось.

— Сколько тебе было тогда лет?

— Двенадцать, тринадцать… Течением нас отнесло далеко, а тут ветер, волны… Один матрас стал спускать, а Рита вообще не умела плавать.

— Как же вы спаслись?

— В другой раз расскажу. Пошли танцевать. Я никогда не танцевала в плывущей среди звезд стекляшке.