Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [138]

Такси остановилось у железной ограды с воротами и проходной. За оградой виднелись просторные здания с освещенными окнами. План тенора проехать на машине за ворота не удался. Охранница была вооружена, у нее на поясе висела кобура. Впрочем, это было сущим пустяком по сравнению с ее главным оружием — взглядом. Охранница не кричала, не ругалась, не грозила, просто смотрела на тенора так, будто был он настырным жучком или еще более мелкой козявкой, пытающейся взобраться по гладкому стеклу, не понимая по своей непроходимой глупости, что все его усилия тщетны. Тенор яростно бросался в бой, подергивая меня за рукав. Вытаскивал из карманов какие-то бумажки, объяснял, пытался втолковать, шутил и лихо накручивал диск телефонного аппарата. Но понемногу сник, растерянный и пристыженный. Как будто он рассмеялся во время панихиды или всхрапнул на симфоническом концерте.

— М-дааа, вот чертовщина! И куда Ребер мог задеваться! Неохота препираться с этим противогазом. Подожди меня в машине. Не пройдет и пяти минут, как мы тебя проведем на студию.

Прошли пять минут, прошли десять и двадцать, а тенор не возвращался. Шофер объявил, что больше ждать не может, он и так задерживает сменщика. Ищите того человека или платите по счетчику. А нет — поехали в милицию. На счетчике к тому моменту было двадцать семь рублей восемьдесят копеек. Плюс обратная дорога в общежитие профтехучилища. Для меня это означало полный финансовый крах.

Спросил охранницу, не могла бы она позвонить.

— Куда?

— Туда, куда он ушел.

— Кто — он?

— Ну, тот, которому вы пропуск выписали.

— Езжайте-ка лучше домой. Пальто уже потеряли. Как бы не попасть в еще большую неприятность.

— Мне надо позвонить.

— Не вам, а мне бы надо позвонить. Вашей матери. Такой молодой, симпатичный! Просто срам!

Она все же назвала трехзначный номер. Набрал раз, другой, третий, трубку не снимали. Вернулся в такси.

Счетчик потрынькивал, перемалывая рубли и копейки. Шофер от злости сопел и плевался в окошко. Приспустит стекло, сплюнет и опять задраит.

— Давайте договоримся, — сказал я, — ждем еще пять минут.

Шофер перемежал плевки с ворчанием. Внутри стало почти так же холодно, как на улице. Я мысленно прикидывал, что останется от моих капиталов, если уплачу по счетчику.

Обратно в город шофер гнал с такой скоростью, как будто мы участвовали в авторалли Монте-Карло по формуле А. На поворотах повизгивали шины, скрежетало сцепление, трещал кузов, громыхало шасси. Но сквозь эти шумы мой слух улавливал мрачный перестук счетчика.

И тут я вспомнил о Зелме. Бессмысленная поездка неожиданно обретала смысл. Конечно же, мне хотелось увидеться с Зелмой. А теперь больше чем когда бы то ни было. Как хорошо, что машина мчится с такой скоростью! Зачем думать о пальто, о деньгах, когда можно думать о Зелме. Не разминулись бы с нею с утра, ничего бы этого не было. Зелму я не видел так давно, что можно только удивляться, как это со мной не случилось чего и похуже.

— В профтехучилище не поедем, попрошу вас к «Виру», — сказал я шоферу. Взглянул на часы, что должно было означать: перемена маршрута вызвана экстренными обстоятельствами. Шоферу было все равно куда ехать. Однако он заподозрил, не собираюсь ли я улизнуть, не заплатив по счетчику. Он ответил:

— Как будет угодно. Но счетчик придется выключить.

Когда дежурный администратор сказал, что Зелма у себя в номере, я едва поверил. И ученый следопыт, невесть как долго гонявшийся за снежным человеком, навряд ли поверит, когда ему объявят: йети вас ждет, поднимитесь, пожалуйста, по лестнице.

Но Зелма действительно была в номере, стоило постучать, и я услышал ее голос. Она, разумеется, не утерпела, выбежала навстречу. Не так Зелма устроена, чтобы сказать «войдите!», а затем спокойно ждать, кто же появится. Любопытство в ней пробуждает активность. Хотя в отдельных случаях она бывает апатичной, безучастной ко всему. Даже может ходить непричесанной.

Она была в номере не одна. Такой вариант мне попросту не пришел в голову. С бутылочкой пепси-колы в руке в мягком кресле сидел молодой человек, рыжеватый и, пожалуй, даже несколько кучерявый. Я его тотчас узнал. В музыкальных телепрограммах он обозревает наиболее выдающиеся концерты. И у Зелмы в руках была такая же бутылочка пепси-колы. Первое, что она сделала, — предложила и мне бутылочку пепси-колы.

Нет, она была жутко обрадована, тут никаких сомнений. Все как положено. Мы поздоровались, Зелма нас представила. Она была в своей лучшей форме, удачно острила. И музыкальный критик учтив, тактичен, умен, с хорошо поставленным голосом. Беседа протекала и петляла в высших сферах духа: существует или не существует интеллектуальная музыка, чем современные английские композиторы отличаются от американских, кто в настоящее время симфонист номер один, а кто номер два и т. д.

Но чем дальше, тем больше я чувствовал, что усидеть в кресле становится все трудней. Хотелось встать, выкинуть какой-нибудь фортель. Опрокинуть столик. Или на руках пройтись по номеру. Чтобы Зелма наконец обратила на меня внимание. Мне почему-то казалось, она меня не замечает. Не я был тот, кому она с таким увлечением лопотала про Васкиса, Карлсона, Дизапена, Мефано, Штокхаузена. Совсем другой. Примерно такой же, как этот корректный, воспитанный, рассудительный музыковед, чей младенчески румяный лобик прорезали глубокомысленные морщины, будто он никак не мог припомнить номер собственного телефона.