Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [132]

— Нет, но буду.

Сказав это, я в самом деле почувствовал себя немного Клоссом. Хотя номер был прост. Институт, в котором я работал, находился в пяти минутах ходьбы от института, в котором помещалась лаборатория Крониса.

О дополнительных экзаменах договорились быстро, но это было только начало. Кронис спросил, нет ли у меня хорошей идеи о том, как лучше провести молодежный вечер отдыха. Я ответил, что на такой вечер, по-моему, следует пригласить жонглеров, фокусников, чревовещателей и шпагоглотателей. Явив свое искусство в тесном кругу зрителей, они утвердят сотрудников в убеждении, что ничего невозможного нет, что между невозможным и возможным границы зыбки и размыты.

Кронис рассмеялся. Думаю, как раз поэтому он предложил мне осмотреть лабораторию. Потолковали о костях, кровеносных сосудах и о беге на длинные дистанции. Кронис сказал, что кровеносные сосуды в принципе те же трубы, а вот о закономерностях движения жидкости по трубам мы пока знаем мало. Совершенно очевидно, например, говорил он, что на стенки кровеносных сосудов действуют силы вращения Земли, потому, когда спишь, нужно переворачиваться с боку на бок. На это я ответил, что впредь намерен спать, привязавшись к маятнику Фуко, ибо тот раскачивается в направлении, противоположном вращению Земли. Кронис представил меня некоторым из сотрудников как «заинтересованного и способного молодого человека, которого со временем следует ввести в курс дел лаборатории».

Примерно полгода спустя Кронис позвонил на факультет и предложил мне подключиться к одной из групп в лаборатории. О какой-то определенной должности, разумеется, не могло быть и речи. Я волен был приходить и уходить по собственному усмотрению. Официально меня оформили студентом-практикантом. Я был в таком восторге, что глупейшим образом переоценил свои возможности. Мне казалось: уж столько-то — сущая безделица! — времени всегда можно выкроить. Вроде бы все рядом. Из одного здания вышел, в другое вошел. Ну а не получится, не беда, я ж не на зарплате. Тогда я забыл азбучную истину о том, как трудно согласовать свои интересы с часовой стрелкой. Войти в дверь, в которую входить не хочется, куда труднее, если рядом находится дверь, в которую так и тянет войти.

В лаборатории профессора Крониса царила самобытная атмосфера. В противоположность готическому фанатизму соседнего института здешняя обстановка — как бы это сказать — была более или менее согрета духом Ренессанса. Не исключено, что такой атмосфере способствовал и сам характер объекта исследований. Впрочем, мне судить о причинах трудно. Нелегко такие вещи объяснить. Но то, что атмосфера там была другая, это сразу чувствовалось: по разговорам, взаимоотношениям, по бумажкам, висевшим на доске объявлений. Это я ощутил и на себе. Стоило мне переступить порог лаборатории, настроение поднималось.

Еще не обжившись в новом коллективе, я без особых раздумий присоединился к группе, изучавшей манипулярные возможности. И должен сказать, мне повезло. Линард, Эйдис и Элдар оказались отличными товарищами. Коньком Линарда были «внутренние резервы» костей и мышц. Он считал, что наука в будущем передвинет границы физических возможностей человека. Эйдис, напротив, полагал, что границы эти зависят не столько от костей и мышц, сколько от побудительных импульсов. Он собирался в экспедицию в Болгарию, где горцы еще сохранили способность босыми ногами плясать на горящих углях. Элдар до известной степени напоминал Индулиса. Он тоже к любому явлению подходил методом «от противного». Непростителен и достоин сожаления тот факт, говорил Элдар, что крепость сросшейся голени врачи по-прежнему определяют на глазок, в то время как существуют инструменты, регистрирующие колебания в атмосфере Меркурия.

В ускоренных темпах я познакомился с ЭВМ, которую Эйдис звал попросту Эммой. Работала она в режиме диалога: отвечала на вопросы или, как говорили в лаборатории, беседовала. Если возникала неясность, Эмма ставила дополнительные вопросы. Она читала, писала и довольно сносно рисовала. Между нами установились приятные, ничем не омрачаемые отношения. Мы прекрасно понимали друг друга. И только кондиционированный воздух вычислительной комнаты на почве аллергии вызывал во мне нечто вроде побочного эффекта — я чихал, сморкался, говорил с французским прононсом.

Профессор Кронис даже при встречах в коридоре и на лестнице никогда не ограничивался одним приветствием. Всегда у него находилось, что спросить или что-то сказать.

— Калвис, как у вас с английским языком? Что делаете завтра вечером? На химфаке интересная лекция.

— Я бы с удовольствием, но моя работа ради хлеба насущного теперь строго нормирована.

У Крониса есть одна выразительная улыбка, сразу делающая его подчеркнуто неофициальным. Это ни в коем случае не был разговор чемпиона и мальчика, подающего мячи. И уж никак не официальный разговор.

— В настоящий момент у нас нет штатной должности лаборанта. Впрочем, ничего подобного мне бы вам не хотелось предлагать. У штатной должности и свои штатные обязанности.

— Ничего страшного.

— Сколько вы там получаете?