Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [130]

Этим особенно славился чем-то всегда озабоченный Рудольф Иванович Умбрашко. Любой вопрос, самая скромная любознательность, безразлично по какому поводу, вызывали в нем подозрение, недоумение: с какой стати это вас интересует? Какое это имеет отношение к вашим служебным обязанностям? То, что положено знать, вам разъяснят…

Идею недоверия воплощала и старший научный сотрудник Шварте. Разница заключалась лишь в том, что Умбрашко своим недоверием размахивал, как неандерталец каменным топором, всегда готовый двинуть прямо по лбу, а Шварте обожала расставлять хитроумные капканы.

За глаза ею возмущались или потешались над нею, но стоило появиться самой Шварте — и тотчас любезные лица, елейные улыбки. Поскольку у нее были какие-то родственные корни с ливами, то в любой обращенной против себя критике она усматривала буржуазный национализм, если ее критиками были латыши; великодержавный шовинизм, когда противной стороной оказывались русские; сионизм, если евреи, и т. д. Шварте строчила жалобы в вышестоящие инстанции, играя на самых актуальных и действенных струнах. И почти всегда добивалась своего. Ее наскоки с боевых общественно-прогрессивных позиций оказывались настолько точно рассчитанными, ее выступления были так хорошо спланированы, что оставалось лишь удивляться, какие страшные ошибки были бы допущены, не прояви своевременно Шварте в своем принципиальном благородстве необходимую бдительность. Даже в тех случаях, когда ее подвохи и каверзы были видны невооруженным взглядом, отвечать на звонки, письма и телеграммы для начальников различных рангов было делом столь хлопотливым, что в них постепенно выработался этакий комплекс Шварте: лишь бы все не началось сначала, лишь бы опять не погрязнуть.

— Этой дамочки остерегайся, — бурчал спокойно в бороду Индулис. — Тебе на голову помочится да еще осведомится, не зябко ли. Жутко в себе уверена. «Село Степанчиково» читал? Так вот для твоего сведения: Фома Фомич в юбке.

С виду в ней ничего грозного. Дородная, медлительная. Всегда на устах сладкая улыбочка, а говорит, как будто запыхалась, и голос вроде бы слегка придушенный. Как-то перехватив меня в коридоре института, еще издали остановилась, раскинула руки.

— Калвис, зайдите ко мне, зайдите, не погнушайтесь. Вы своим начальником довольны?

— Очень доволен, — ответил, сделав упор на «очень». Во-первых, потому что в самом деле был доволен и, во-вторых, знал: этим досаждаю Шварте. Ее неприязнь к Индулису ни для кого не была секретом.

— Я тоже считаю, вам повезло. О-о-очень повезло. Индулис чрезвычайно талантливый, необычайно способный. Только не кажется ли вам, что он несколько похож на битников шестидесятых? По своей внешности и рассуждениям. Неизжитая инерция…

— Что-то не замечал.

— А вообще он очень мне нравится. Да ну зайдите же ко мне, не погнушайтесь. Послезавтра у нас собрание. Есть вопрос, по которому все должны высказаться.

В конце года стали делить премии. Не знаю, как получилось, но фамилии Шварте в списке не оказалось. Зато фамилия Индулиса в нем значилась. В тот же день старшая научная сотрудница опять меня перехватила в коридоре. Честное слово, не знаю, как она ухитрялась выныривать в нужный момент, — я уже говорил, что в институте появлялся трижды в неделю, причем в разные часы.

— Вам известна биография Индулиса? — на сей раз Шварте повела речь без обиняков.

— Нет.

— Он пишет, что родился в России. Однако ни полсловом не обмолвился, почему. Его отец в свое время сотрудничал с оккупантами. За что был справедливо осужден.

— Индулис, если не ошибаюсь, родился в 1952 году.

— Какое это имеет значение!

— В этих вопросах я плохо ориентируюсь.

— А вы обратили внимание, что Индулис видит во всем только плохое, не признает авторитетов?

— Он мыслит аналитически. Считаю его честным и порядочным.

— Почему он вас отговаривал от участия в наших семинарах?

— Он меня не отговаривал.

— Берзиня слышала, как он сказал вам: один грамм работы полезней тонны слов.

— Да, сказал, но совсем по другому поводу.

— И все же политсеминары вы не посещаете!

— Я слушаю лекции по истории партии.

Несколькими днями позже мне пришлось присутствовать при разговоре профессора Буша с Индулисом.

— Это было ошибкой, что мы не включили в список Шварте, — сказал профессор, стыдливо отводя глаза. — Этого следовало ожидать. Всем неприятно, но что же делать. Она не уймется. Вопрос, как сами понимаете, деликатный.

— О чем говорить, — отмахнулся Индулис, — Мне никакой премии не нужно.

— Вы, Индулис, молоды. Годом позже, годом раньше, для вас не имеет значения. По такому поводу со Шварте затевать борьбу бессмысленно. Все это очень смахивает на клинический случай. Не надо забывать, всегда найдутся люди, которые прислушаются к Шварте. Чем демагогичней аргументы, тем труднее их опровергнуть.

Как сами догадываетесь, Индулис премии не получил. Список был дополнен фамилией Шварте.

Старшая научная сотрудница в обращении со мной по-прежнему была сама любезность.

— Калвис, зайдите, да зайдите же ко мне, не погнушайтесь. Вам по душе работа у нас?

— Не жалуюсь.

— Ну вот и прекрасно. Уверена, вас заинтересуют наши изыскания и вы найдете здесь свое место. Но скажите, не мешает ли работа вашим занятиям?