Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [126]

— Как видишь, здесь я живу, — в своей обычной активной манере прокомментировал мои наблюдения Янис Заринь. — Не сказать, чтоб так уж прямо, как при коммунизме, но вполне приемлемый вариант. Главное, они стирают мне белье и шесть раз в неделю кормят завтраком и ужином. В холостяцкой жизни это крайне важно.

— Почему же не все семь дней?

— Ха. Когда и мы с тобой станем персональными пенсионерами, у нас тоже будут свои фокусы.

В одном Янис Заринь был похож на Зелму — без малейшего стеснения мог обсуждать интимнейшие вещи. В тех случаях, когда это касалось матери, его откровенность вызвала во мне противоречивые чувства. Речи Зариня, вне всяких сомнений, отдавали кощунством, мне становилось от них не по себе. Однако его выводы, оценки открывали для меня дотоле неизвестную точку зрения, а это, что ни говори, интриговало.

— Не удивляюсь, что ты здоров, отменно развит, — однажды, к примеру, сказал он. — Юлия строго следила за тем, чтобы зачать тебя по всем правилам. Она о тебе думала еще тогда, когда мы только целовались.

В златые дни своей любви они вдвоем отправились на какую-то деревенскую свадьбу. Ночь провели на сеновале. Но Юлия все испортила, сказав: ты принял слишком много алкоголя, не хочу, чтобы это было в пьяном состоянии…

Возможно, мне следовало возразить, оборвать разговор, но я, как обычно, отмалчивался. А он говорил себе, с улыбочкой, не спеша нанизывая слова, удобно развалясь в мягком кресле, закинув ногу на ногу, так что задравшиеся штанины обнажили икры.

— Нет ничего более ошибочного, чем рисовать супружество как некую гармонию. Хотя бы потому, что двух одинаковых людей не найти в целом свете. В природе царит иной закон — сильный подчиняет слабого. Борьба за свободу, мой милый, ведется не только между классами, народами и государствами. Борьба за свободу идет и в супружестве. Ибо свобода — это форма энергии. Любой заряд свободы противится подчинению. Таким, каким был, я Юлию не устраивал. Я нужен был ей таким, каким она меня задумала. Держу пари, она и тебя перекраивает в лучшего, чем ты есть на самом деле, подталкивает вверх, подгоняет вперед. Ты для нее идеальный объект любви. Комок глины в ее любящих руках.

Секрет вашего чудесного созвучия кроется в том, что ты пока полностью подчинен ее воле.

— Нисколько я не подчинен.

— Это тебе только кажется.

— Мать говорит, что я строптив. В детстве, например, отказывался есть гречневую кашу.

— Об этом мне судить трудно. Мы расстались еще до того, как ты на свет появился.

В октябре у Яниса Зариня день рождения. Было воскресенье, и я с утра поехал к нему, чтобы поздравить. В потемках коридора долго вытирал грязные ноги. Раскрыл промокший зонтик, чтобы немного просох.

— Чего это тебя в такую рань принесло? — удивился он.

— Думал, позже у вас будут гости.

— Гости! Какие гости…

Произнес он это с таким удивлением, что мне даже сделалось его жаль. Похоже, он был человеком тотально одиноким. Дружен со всеми, но без друзей.

Как-то он позвонил (опять на факультет) и сказал, что ему требуется срочно поговорить со мной по одному важному вопросу. Не смог бы я зайти, если его персона все еще способна привлечь мое внимание. Он, конечно, понимает, каждый занят самим собой, поскольку двадцатый век — век концентрированного индивидуализма. И так далее, в таком духе.

Дверь открыла одна из хозяек — все они были крупные, видные, с косами вокруг головы, старухи и в то же время вроде бы девочки. Я различал их с трудом. По меланхоличному, уклончивому взгляду понял: у них тут что-то произошло, чем она, однако, нимало не удивлена. Да, она была чем-то взволнована, но больше все-таки раздосадована.

Янис Заринь лежал на диване, и вид у него был плачевный: помятый, небритый, губы бескровные.

— Попал в переплет, — сказал он. — Жуткий переплет! Должна пойти передача, а я, как видишь, возлежу, словно господь бог, после трудов праведных.

Я попытался его уверить, что не так уж он плох. Но Заринь только покривился и сказал, что на этот раз ему крышка. Нужно было съездить в Рундале, а он не поехал, надеялся, позже успеет. Начальству сказал, что в Рундале был и репортаж записан. А теперь нет сил подняться, словом, дело дрянь.

Он хотел, чтобы я съездил в Рундале и привез ему записанную на пленку беседу с директором музея Ланцманисом. Об экономических проблемах реставрации.

Хотя уже близилась сессия и время шло со знаком минус, предложение мне показалось заманчивым. К тому же Янис Заринь впервые обращался ко мне со столь серьезной просьбой. Он болен, несчастен. Разумеется, во всем этом имелась известная доля мошенничества, но ведь оттого, что я привезу записанный на пленку разговор, хуже никому не станет. А посему я взял репортерский чемоданчик и сказал, что завтра же постараюсь дело уладить.

Я почему-то был уверен, что Зелма тотчас согласится поехать со мной. Однако она не смогла. Заседание комитета комсомола. Кроме того, ей обещали достать приглашение на киностудию — Бренч показывал журналистам свой новый фильм. Зелма толком и не поняла, куда ее зову и что за «экономические проблемы». О том, что происходит в Рундальском дворце, она имела весьма смутное представление — на уровне газетных публикаций. Это вполне естественно, и мои представления были столь же туманными. Тогда мне казалось, что в Рундале речь пойдет в основном о нехватке специалистов, о нерадивых подрядчиках, занесенных снегом грудах кирпича и разбросанных где попало мешках с цементом.