Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [123]

— Чем меня порадуешь?

— Есть идея, — сказал я, — тебе надо записаться к нам на курсы танцев. Наверняка тебе понравится. Никаких сложностей, ничего такого, чего бы ты не смогла.

Потом я пространно и долго описывал ей, как Матис и Кристап в течение трех часов сегодня прятались в соседнем леске лишь потому, что возле магазина какой-то толстый старик пригрозил им, что одним ударом мизинца сделает их еще толще, чем он сам.

— А что прояснилось там?

— Там? Все в порядке.

— Что они сказали?

— Ничего особенного.

— Все же, что именно?

— Да так. Интересовались одной девицей. Спрашивали, какие у нас с ней отношения.

— И что ты ответил?

— Сказал, что довелось прокатиться в одной машине.

— И все?

— Неинтересно, правда?..

Взгляд матери, как ни странно, я выдержал, не покраснел. Все же настроение опять испортилось.

Это было в пятницу.

В субботу до лекции столкнулся в вестибюле с Зелмой. Она хотела со мной поговорить, но я прикинулся, что мне некогда, вызывают к декану. Она спросила, что я собираюсь делать после лекций, и предложила провести меня на закрытый доклад о «летающих тарелках».

— Жаль, но сегодня не получится, у меня кружок.

В общем, так оно и было. Я вел тогда математический кружок в средней школе поселка Рудциемс. Математикой там увлекались по большей части девушки. Рандольф это находил вполне «естественным». Чтобы привлечь побольше ребят, бразды правления кружком надлежало бы передать какой-нибудь смазливой студентке. Я был уверен, что разница в возрасте нисколько нас не разделяет. Девицы же как будто держались иного мнения. К примеру, однажды на школьном вечере я подошел потолковать с ними о жизни, и все ученицы, как одна, поднялись и наперебой стали уступать мне место.

— А что потом намерен делать?

— Потом у меня урок английского.

— А после?

— После тренировка.

Вот это уже были враки. По субботам я никогда не появлялся на стадионе.

Как обычно, занимался два часа. Это моя ежедневная норма, при больших дозах внимание рассеивается. Погода держалась отличная. В открытое окно вливалась жара, ни дать ни взять Янов день.

Матис и Кристап галдели на весь двор — первый признак, что дорвались до свободы, но страдают от недостатка идей по части разумных развлечений. Втроем мы отправились к Старой Даугаве. Даже вчетвером, поскольку Матис издал приказ о том, чтобы пса по кличке Кристалл считать персоной.

На берегу Старой Даугавы у нас возникли небольшие трения. Кристап полагал, что вода достаточно прогрелась и можно открыть купальный сезон. Мне вода показалась холодной. Матис объявил, что воздержится, а Кристаллу этот вопрос позволялось решить самому. Кристалл забрел в воду, мотнул головой и выскочил на берег.

На следующий день, в воскресенье, Кристалл бросился в воду и поплыл, так что фракция купальщиков одержала верх. С меня хватило стометровки. И на такой дистанции три пальца на левой руке онемели от холода. Кристап с Матисом плескались, покуда не начали лязгать зубами. Особенно семилетний Матис, тонкий, костлявый, как грабли. Когда он вылез из воды, можно было подумать, его обмакнули в чернила. Купание, само собой разумеется, никак не связано с тем, о чем собираюсь рассказать, однако прогулка с ребятами была не без причин — при моем тогдашнем настроении хотелось хоть чем-то отвлечься. Так вот: Матис, обхватив себя дрожащими руками, втянув белобрысую голову в плечи, исторгая немыслимые звуки, носится взад-вперед по берегу. Мокрые трусишки сползают с тощего живота. Кожа, словно рашпиль, вся в пупырышках. Кристап прыгает то на одной, то на другой ноге. Дует в ладоши, похлопывает себя по ребрам, громко икает. Надо бы переодеться, а невдалеке от нас с лодки удит рыбу женщина.

— Я додумаю, оддденемся прямммо тттут, — говорит Матис.

— Нннет. Жжженщина ууувидит, — возражает Кристап.

— Нину и ппусть, она нннаверняка зззамужем.

— Нине ссскажи.

— Нннаверррняка. У нннезамужжжних лллодок нннет. И нннезамужжжние рыбу не удят. Им рыббба не нужжжна.

— Мммне все-тттаки сссовестно.

— Нннаверняка замммужняя. А зззамужние жжженщины ггголых мммужчин многгго ррраз видели.

С матерью мы условились, что в воскресенье вечером поедем в театр. Шла пьеса, которую она давно мечтала посмотреть. Меня же театр не слишком прельщает, но в этом отношении мать устроена иначе; спектакль дает ей пищу для душевных переживаний.

Поэтому в театр хожу главным образом ради нее. Ей нравится, что я ее сопровождаю. Я уже завязывал галстук, когда позвонила Зелма.

— Ты не мог бы приехать ко мне, — сказала она безо всяких вступлений.

— У меня почетное задание: мать в театр провожаю.

— Может, кому-нибудь отдашь свой билет? Предложение Зелмы было столь неожиданным, что показалось абсолютно несерьезным.

— Отпадает. Я обещал и вообще…

— Понимаю. Но если возникли важные обстоятельства. Ведь могут возникнуть важные обстоятельства.

— Например, какие? — Железное упорство Зелмы ошеломило меня.

— Ну… Позвонит тебе вдруг человек и скажет: мне худо. — Зелмин голос на том конце провода дрогнул, надломился, сделался тихим и томным. — Человек один. Больше ему позвонить некому. А становится все хуже и хуже…

Мне показалось, пластмассовая трубка раскалилась. От волнения у меня обычно начинают гореть уши, не настолько, разумеется, чтобы трубку раскалить.