Мужчина и женщина в эпоху динозавров - [39]

Элизабет, наверное, могла бы помешать этим передвижкам, если бы захотела, но не нашла в себе сил. Она знала, какова бывает тетушка Мюриэл, если ей не дали сделать то, что ей хочется. Если тетушке Мюриэл пришла охота поиграть в шахматы своими покойными родственниками, пусть ее. Хорошо еще, что они все были в урнах, а не в гробах. Вы и понятия не имеете, говорила тетушка Мюриэл, какие наглые иногда попадаются адвокаты, а также кладбищенские надзиратели. И, конечно, многие из них говорят с акцентом, такие уж настали времена. Потом она описала серию сложнейших сделок с недвижимостью, которые, по-видимому, имели отношение к обмену одного кладбищенского участка на другой. Конечной ее целью было заполучить большой квартал участков, а потом их все разом обменять на семейную усыпальницу. Элизабет воздержалась от вопроса, не предусмотрела ли тетушка Мюриэл и для нее местечко.

Когда они едут домой на такси, Нэнси говорит:

— Она смешная.

Такой эпитет никогда не приходил в голову Элизабет. Почему это вдруг смешная, осведомляется она.

— Она смешно разговаривает.

И Элизабет наконец понимает, что же такое для них тетушка Мюриэл: редкий экспонат. Им нравится к ней ходить ровно по той же причине, по какой им нравится ходить в Музей. Она не может дотянуться до них, ранить их: они вне пределов ее досягаемости. Она может дотянуться только до Элизабет, ранить только ее. Потому что раньше тетушка Мюриэл имела над ней власть; и в какой-то степени так будет всегда. Элизабет — взрослый человек и сама управляет своей жизнью, но в присутствии тетушки Мюриэл она все еще отчасти ребенок. Частью арестантка, частью сирота, частью калека, частью безумна; тетушка Мюриэл — непреклонная надзирательница.

Значит, Элизабет ходит к ней в гости — ей назло. Смотри, я выросла, я хожу на двух ногах, может, и нетвердо, но тебе не удалось запихать меня в одну из твоих погребальных урн, пока не удалось. Я живу своей жизнью, несмотря на тебя, и буду жить. Видишь, вот мои дети. Посмотри, как они прекрасны, как умны, как нормальны. У тебя никогда не было детей. Тебе до них не дотянуться. Я тебе не позволю.

Суббота, 15 января 1977 года

Леся

Леся ввязалась во что-то сомнительное. Если бы кто-нибудь, ее подруга — например, Марианна, — занималась тем же самым и рассказала бы Лесе, Леся бы так и подумала: что-то сомнительное. Или даже пошлое. Очень пошло — завести интрижку с женатым мужчиной; женатым мужчиной, у которого двое детей. Женатые мужчины с детьми — это вообще очень пошло, вечные жалобы на жизнь, скрытые грешки и мелкое вранье. Еще пошлее — заниматься этим в гостинице, в довольно сомнительной гостинице, потому что Нат, как он выразился, немножко без денег. Леся не вызвалась заплатить по счету. Женщины из ее когдатошней женской группы ее, наверное, за такое осмеяли бы, но всему есть предел.

Леся не чувствует себя пошлой. Она не знает, как чувствует себя Нат. Он сидит в одном из двух кресел (дешевые кресла, датский модерн, обтерханные по углам, под цвет еще не смятого покрывала на кровати) и рассказывает ей, до чего ему стыдно, что им приходится встречаться в этой гостинице, а не где-нибудь еще. «Где-нибудь еще», судя по его тону, — это не другая, более шикарная гостиница. Это летнее поле, прогретый солнцем пустынный пляж, лесистый холм, овеваемый ветерками.

Леся не возражает против гостиницы, хотя гудение кондиционера уже действует ей на нервы. Кондиционер изрыгает горячий воздух с запахом тряпичной обивки и сигарных окурков, а Нат с Лесей не смогли найти выключатель. Приди они сюда по собственному желанию, Леся была бы настроена иначе, но у них просто не было другого выхода. Они не могут пойти к ней домой из-за Уильяма — его не было дома, когда Леся уходила, но он может явиться в любой момент и обнаружить записку, предусмотрительно оставленную на карточном столике: «Вернусь в шесть часов». К Нату домой они тоже не могут пойти — разве что Леся отпросится с работы на неделе. Она работает в те же часы, что Элизабет, хотя у Элизабет, наверное, график гибче. Но сегодня суббота, и Элизабет дома. Не говоря уже о детях. Нат не упоминал о детях, но и без этого дал понять, что, хотя он уважает, обожает и вожделеет ее, она представляет собой угрозу его детям, от которой он обязан их оградить.

Отсюда и сегодняшняя гостиница. Они приехали сюда на метро, потому что у обоих нет машины. Этот факт также исключает возможность пообжиматься в тихом переулке, что, по мнению Леси, на данной стадии необходимо. Они, по правде сказать, пытались обжиматься в переулках, но это оказалось неудобно: стынут ноги в ледяной каше, из-под колес летит бурая дрянь, руки неловко обхватывают чужое зимнее пальто. Но раз нет передних сидений, обжиматься негде.

Для Леси обжимание на передних сиденьях — почти обязательный ритуал. До этого у нее было только два романа — с Уильямом, просто чемпионом по обжиманиям, а до него — с геологом-четверокурсником, который даже тогда, в 1970 году, носил стрижку под ежик. Оба романа не были особо романтичными; оба в каком-то смысле происходили из общности интересов. Лесе непросто было найти мужчину, так же одержимого своей профессией, как она — своей. Такие мужчины были, но они предпочитали встречаться с будущими домохозяйками. После рабочего дня, посвященного глухим согласным или гидролакколитам, им хотелось расслабиться, задрав ноги повыше, и поесть салата из тертой моркови с пастилой. Им не хотелось спорить о берцовых костях мегалозавра или обсуждать, было у птерозавров трехкамерное или четырехкамерное сердце; а ей как раз об этом хотелось поговорить. С геологом получилось удачно: у них была общая тема — слои скальных пород. Они ходили в походы, каждый со своей киркой и набором инструментов, и откалывали образцы от утесов; потом они ели бутерброды с вареньем и дружески совокуплялись за кустами золотарника и чертополоха. Ей это было приятно, но не до исступления. У нее от этого романа осталась коллекция минералов; Леся смотрит на нее без горечи. Милый мальчик, но она не была в него влюблена. Не то чтобы она сторонница великосветского этикета, но никогда не смогла бы полюбить мужчину, который говорит «зыкинско».