Муж - [2]

Но не в этот раз.

Размахиваюсь, и моя рука со всей тяжестью боли, страхов и переживаний, связанных с его болезнью, со всей ненавистью за унижение, со всем сожалением о моей, только что разрушенной семье, главное семье — моей любимой, моём тыле, моей тихой гавани, которая укрывала меня от всех бед, которая единственная радовала меня в последнее время… со всей этой тяжестью моя рука оказывается на его лице.

Алекс сгибается, закрыв лицо ладонями, а когда убирает их, я вижу кровь — она вытекает из его носа, сочится из разбитых губ. Он пытается вытирать её, но кровотечение слишком сильное.

После всего, что я видела, после того, каким я его видела, мне сложно дышать, меня будто схватили за горло и с силой сжимают, душат. Теперь уже я закрываю своё лицо руками, земля уходит из-под ног, и мне совершенно не на что опереться: семьи нет, Алекса после этого тоже не будет, ведь он так ненавидит насилие! Для него ничего хуже насилия нет!

Его руки в крови… она капает с запястий и впитывается в грязный мокрый песок, а я, словно в трансе, не могу оторвать от этой картины глаза. И именно в это мгновение внезапно осознаю, что готова опрокинуть мир за каплю этой крови. За то, чтобы удержать её в его живом теле.

Ватными руками стягиваю с шеи шёлковый шарф и протягиваю ему, а он спрашивает:

— За что? За эти три месяца или за твою семью?

И я, глядя ему в глаза, отвечаю:

— И за то, и за другое…

— Кто-то должен был разрубить этот чёртов узел! — жёстко, металлически объясняет и сплёвывает кровь. Она у него и во рту, и на губах, подбородке, шее — везде.

Я в ужасе от того, как сильно разбила ему лицо. Как будто это не я, а моя рука сама по себе оторвалась от меня со своей карой. А он продолжает:

— Мне нужны были эти три месяца, чтобы развестись. Ханна подготовилась уже очень хорошо: тех фоток, которые она наклепала, хватило бы для любого суда, чтобы оставить меня ни с чем. Ты стала бы жить со мной в шалаше?

Я молчу, потому что у меня шок: всё это время он разводился? А позвонить, написать, объяснить всё не мог? Выяснять это нет ни сил, ни желания, и единственное, что мне важно знать:

— А ты думаешь, нет?

Я забираю из его рук шарф и мягко прижимаю к его губам. Промокнув, начинаю осторожно стирать кровь, и она, словно знает, что со мной бесполезно спорить: подчиняется, перестаёт сочиться.

Всё то время, пока мои руки приводят в порядок его лицо, устраняя то, что сами натворили, Алекс смотрит на меня своим пронзительным взглядом и думает, наверное, какая же я дура. А я думаю о том, что всё повторяется: я сломала его, я же и собрала заново. Пустила ему кровь и сама же её остановила. В мою тяжёлую от случившегося голову впервые проникает мысль о существовании некоторой моей власти над этим человеком, однако понимание, как правильно её использовать, придёт ещё очень нескоро.

Глава 2. Перемены или точка отсчёта № 2

Don't Deserve You — Plumb

Дальше всё развивается так быстро, что я не успеваю осознавать происходящее. Мне кажется, будто я мчусь в кабриолете на бешеной скорости по шоссе своей жизни, и у меня вот-вот сдует голову.

Алекс развёл нас с Артёмом за три дня через суд, который длится у обычных людей месяцами или даже годами. На четвёртый день мы зарегистрировали с ним брак, и я взяла его фамилию. Вся эта поспешность была продиктована только одним: моим детям срочно нужны были американские визы. Алекс не считал денег; ему называли суммы, а он только спрашивал о сроках и сокращал их вдвое. С ним не спорили, пасуя перед его решительностью, а я в ужасе наблюдала за тем, как быстро при наличии особенно больших денег решаются судьбы живых людей. Купить можно всё: и честь, и достоинство, и семью с детьми.

Но самый мерзкий след остался в моей душе от того, как мой новый муж обошёлся с прежним: Алекс забрал детей у Артёма, надавив на все кнопки одновременно. Он сказал, что всё равно найдёт способ их вывезти без согласия отца, и что Артём прекрасно это знает. Вопрос в цене и времени, и из двух этих ресурсов Алексу важно только время — оно ограничено. Если Артём добровольно подпишет согласие на вывоз детей, ему будет обеспечена виза США и работа в Сиэтле поблизости от нас, чтобы он мог в любое время видеть сына и дочь. Контрольным ударом стало обещание, что Алёша с Соней получат лучшее в мире образование и самые широкие возможности. Случившееся подкосило человека, с которым я прожила двенадцать лет, Артём выглядел настолько жалким, что мне захотелось утопиться, только бы заглушить угрызения совести.

И хотя этот их разговор состоялся не при мне, знала я о нём практически сразу — Артём сам рассказал. Он был в ужасе от того, с кем мне и детям предстоит теперь жить: Алекс танком прошёлся по нашей семье, чувствам моим и моих близких, а я, словно заспиртованная лягушка в банке, безвольно наблюдала всё это со стороны. Все решения принимались за меня и без меня, я только ставила свою подпись в указанном месте. Неудивительно, что Алексу удалось так разбогатеть — люди вели себя с ним иначе: строптивые соглашались, смелые трусили, нерешительные решались.

Всего через неделю американские визы были вклеены в паспорта детей, моя же оставалась в силе ещё с сентября. Алекс приказал взять с собой только самые необходимые вещи — одежду и остальное можно купить и в Штатах, а я, как зомби, просто делала, что он говорил.