Муж и жена - [196]

Когда кеб тронулся, Джеффри через плечо глянул на Анну сквозь переднее оконце. «Стоит попробовать, и даже очень, — сказал он про себя. — Так я с ней поквитаюсь. И снова буду свободен».

Они подъехали к коттеджу миссис Детридж. Может быть, после сна к Анне вернулись силы. Может быть, при виде этого дома в ней наконец-то пробудился инстинкт самосохранения. К удивлению Джеффри, она вышла из кеба сама, без посторонней помощи. Когда он своим ключом открыл деревянную калитку, она отпрянула и впервые взглянула на Джеффри.

Жестом он пригласил ее внутрь.

— Входите.

— На каких условиях? — спросила она, не двигаясь с места.

Джеффри отпустил кеб; отправил посыльного в дом — ждать дальнейших распоряжений. Затем, едва они остались одни, ответил громко и грубо:

— На любых удобных мне условиях.

— Ничто не принудит меня, — твердо возразила она, — исполнять по отношению к вам супружеские обязанности. Вы можете меня убить, но надругаться над собой я не позволю.

Он шагнул вперед, хотел что-то сказать, но внезапно взял себя в руки. Замер, крепко о чем-то задумался. Наконец заговорил, взвешенно, натужно — так произносят чужие либо заранее заученные слова.

— Я должен вам кое-что сказать в присутствии свидетелей, — услышала она. — Я не имею желания оставаться с вами в коттедже наедине и не прошу вас об этом.

Столь резкая перемена в нем заставила ее вздрогнуть. Его внезапная сдержанность, внезапная вежливость в подборе слов оказались для ее мужества более суровым испытанием, нежели вспышка гнева, что им предшествовала.

Он ожидал ее решения, все еще указывая на калитку. Уняв дрожь, она выпрямилась — и прошла к дому. Притаившийся в саду посыльный последовал за ней.

Джеффри распахнул перед Анной дверь в гостиную — с левой стороны коридора. Она вошла в комнату. Появилась служанка, и Джеффри приказал ей:

— Позови миссис Детридж; и приходи сама.

Потом он вошел в комнату; за ним — по собственному разумению — шагнул посыльный; дверь осталась широко открытой.

Из кухни, сопровождаемая девушкой, вышла Эстер Детридж. При виде Анны на ее каменно-неподвижном лице мелькнула легкая тень. В глазах замерцал тусклый огонек. Она медленно кивнула. С губ ее сорвался невнятный звук, неся в себе не то ликование, не то облегчение.

Джеффри заговорил: опять взвешенно, натужно; опять казалось, будто он повторяет заученное заранее. Он указал на Анну.

— Эта женщина — моя жена, — сказал он. — Призывая вас троих в свидетели, я говорю ей: я ее не прощаю. Я привез ее сюда, — ибо у меня нет другого надежного места, куда я могу ее поместить, — дождаться исхода разбирательства, которое ведется в защиту моей чести и моего доброго имени. Оставаясь здесь, она будет жить отдельно от меня, в своей комнате. Если мне понадобится ей что-то передать, я сделаю это только в присутствии третьего лица. Вы все меня понимаете?

Эстер Детридж наклонила голову. Двое других ответили: «Да», — и повернулись, чтобы идти. Анна поднялась. Джеффри знаком велел служанке и посыльному подождать, услышать ее ответ.

— Я не знаю за собой никакой провинности, — сказала она, обращаясь к Джеффри, — оправдывающей ваши слова о том, что вы меня не прощаете. Эти слова в мой адрес — оскорбление. Мне равно невдомек, что вы имеете в виду, когда говорите о защите вашего доброго имени. Я поняла лишь, что в доме мы существуем порознь и что у меня будет своя комната. Не знаю, какие вы преследуете цели, но за это я вам благодарна. Велите одной из этих женщин показать мне мою комнату.

Джеффри повернулся к Эстер Детридж.

— Отведите ее наверх, — распорядился он, — и пусть она сама выберет себе комнату. Накормите ее и напоите. Возьмите у нее адрес места, где лежат ее вещи, и принесите его мне. Посыльный поедет туда поездом и привезет их. Это все. Вы свободны

Эстер вышла. За ней по лестнице пошла Анна. В коридоре второго этажа хозяйка остановилась. На мгновение в глазах ее снова мелькнул тусклый огонек. Она написала что-то на своей дощечке и подняла ее перед Анной: «Я знала, что вы вернетесь. Вас еще что-то связывает». Анна не ответила. Хозяйка продолжала писать, на ее тонких, бесцветных губах поигрывало подобие улыбки, «В плохих мужьях я разбираюсь. Хуже вашего свет не видывал. Он вас измучает». Анна попыталась остановить ее.

— Разве вы не видите, как я устала? — мягко спросила она.

Ни один мускул не дрогнул на лице Эстер Детридж, на нем не появилось и капли сострадания, она опустила дощечку, посмотрела Анне прямо в глаза и кивнула головой, будто желая сказать: «Теперь вижу», — и повела ее в одну из свободных комнат.

Это оказалась передняя спальня, над гостиной. Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы увидеть: в комнате чисто, будто ее вылизывали, стоит добротная мебель, но безвкусица полная. Чудовищные обои на стенах, чудовищный ковер на полу были лучшего качества. Огромное и громоздкое ложе из красного дерева — с крюка в потолке свисал полог, спинки в ногах и изголовье одной высоты, украшены топорной резьбой — являло собой французский замысел, воплощенный на английский манер, и это было грандиозное зрелище. Но больше всего бросалось в глаза, сколь мощные ресурсы призваны защитить дверь. Помимо общепринятой замочной скважины дверь сверху и снизу надежно замыкалась на массивные задвижки. За Ребеном Лимбриком водилось немало чудачеств, и одно из них — вечный страх, что ночью в его жилище заберутся воры. Все наружные двери и оконные ставни были обиты солидным слоем железа, к ним новым способом были подведены сигнальные колокольчики. Дверь каждой из спален оснащалась изнутри двумя задвижками. В довершение всего на крыше коттеджа имелась башенка с колоколом, звон которого можно было услышать в полицейском участке Фулема. Во времена Ребена Лимбрика веревка от колокола вела в его спальню Она и сейчас свисала вдоль стены, но в коридоре.