Музейный экспонат - [3]

«Галстук, как у меня», — отметил Стас и понял, что молодой человек — это он сам. А перед ним — огромное, выше человеческого роста, настенное зеркало.

«Ну дела, сам себя не узнал! — изумился он. — Не музей, а какой-то заколдованный замок». Он пригладил волосы, шагнул на ступеньку второго пролета и увидел сидящую вверху, на площадке второго этажа, женщину. Точнее, сначала он увидел только ноги в темных прозрачных чулках и легких красных туфельках, а лишь потом фигуру женщины целиком. Женщина смотрела куда-то в сторону, будто не слышала его гудящих шагов.

Стас был на середине лестничного марша, когда она, наконец, повернула голову. Взглянув на него, она сняла ногу с ноги и тесно сдвинула колени.

Внешность женщины была не рядовой. В ней было что-то восточное. Скульптурная сухая головка с туго стянутыми назад черными блестящими волосами, монгольские скулы, изящно-хищный вырез маленьких ноздрей и огромные, темные, недобро смотрящие глаза. В ее крохотных розовых ушах жирно поблескивали золотом тяжелые серьги-полумесяцы, похожие на грозные янычарские ятаганы.

«Что-то из эпохи кровавого Тимура, покорителя Азии: утонченно-изящное и варварское в одно и то же время, — подумал Стас. — Человеческие черепа, которые отделывали золотом и превращали в винные кубки, и застолья с беседами об оттенках печали, которые бывают в глазах у юных дев…»

На женщине было красное вязаное платье, сзади волосы перехвачены алой лентой. Красный цвет — ее цвет. И он выбран безошибочно.

— Музей закрыт. Разве вы не видели табличку? — сухо произнесла она.

Фраза у нее прозвучала как-то ненатурально. Будто она прекрасно знала, кто такой Стас и зачем он пришел.

Стас поднялся по ступенькам и встал на лестничной площадке перед негостеприимной незнакомкой. От женщины исходил аромат духов, горьковатый, тревожный и волнующий.

— Видел… — специально чуть помедлив, сказал он. — И все же решил зайти.

— Вам, собственно, что нужно? — с явной злостью в голосе произнесла она.

— Директора или главного хранителя, — радуясь, что давно научился держать себя в руках, добродушно улыбнулся Стас.

— Вы из милиции? — опустив глаза, словно сдерживаясь, чтобы не нагрубить, спросила женщина.

— Да. — Стас вынул из внутреннего кармана служебное удостоверение и, раскрыв, показал ей.

Музейная грация подняла глаза, они излучали почти открытую враждебность.

Такой прием его удивил.

За годы работы в органах внутренних дел Стас заметил, что недоброжелательное или реже ироническое (дескать, ну и профессия!) отношение к работникам милиции встречается не так уж редко, но держится оно до той поры, пока сам человек не попал в беду. А уж если попал, если встретил тебя в подворотне десяток подвыпивших юнцов с наглыми от водки глазами, если, придя с работы, увидел распахнутый шкаф без всего зимнего гардероба, если, выйдя утром из дома, обнаружил, что твои новенькие «Жигули» стоят «раздетыми» — без резины, колпаков и подфарников, а на блестящем, еще вчера без единой крапинки борту выцарапано ржавым гвоздем короткое слово, если, наконец, на твоих глазах в темном парке рядом с танцплощадкой выкручивают руки девчонке, приставив ей к горлу нож, — куда только девается показная лихость, — «зачем она, эта милиция!». Милиционера зовут, как в детстве отца или старшего брата, для которого нет ничего невозможного, «который все может».

За это Алексин и любил работу в милиции — за ощущение своей принадлежности к могучей и справедливой силе.

Здесь же Стас почувствовал, как на него повеяло реальной атмосферой враждебности. Враждебности совершенно непонятной.

В самом деле, в музее произошла кража. Кража не рядовая. И вот человека, пришедшего найти и вернуть Рог, встречают так, как будто он его украл. Странно.

— Пойдемте. — Женщина резко поднялась. — К сожалению, наш директор в командировке. На месте — Самсон Сергеевич. Это — главный хранитель музея. Я вас провожу…

С обеих сторон лестничной площадки были большие белые двери. Левая, та, что ближе, — полуоткрыта, и за ней виделась манящая перспектива пустынных музейных залов.

Женщина сделала указующий жест рукой, и они вошли в эту дверь. Зал, в котором они оказались, — просторный и светлый. На одной его стене высились окна с белыми полупрозрачными шторами. Сквозь полуоткрытые рамы осенний ветерок надувал их, словно корабельные паруса.

На противоположной стене — галерея портретов в тяжелых позолоченных рамах. Первым висел портрет миловидной женщины в пышном платье, какие носили в давно ушедшие времена — в прошлом веке, а может быть, и еще раньше.

— Императрица Елизавета Петровна… Дочь Петра I, дщерь Петрова. Неизвестный художник XVIII века, — сказала суровая провожатая, заметив его взгляд. — Видимо, этот портрет был сделан еще до восшествия ее на престол, когда она находилась в опале во времена правления кровавой императрицы Анны Иоанновны. Это — гордость нашего музея…

Стас заметил, что голос спутницы немного потеплел.

От движения раздуваемых ветром штор по лицу будущей императрицы побежали солнечные зайчики вперемежку с причудливыми тенями, и ему показалось, что лицо дочери Петра на секунду словно наполнилось жизнью и даже хитровато улыбнулось…