Музей невинности - [160]

— Не так, — поправляла она меня. — Движение — это совокупность общественных отношений, возникающих в процессе перемещения людей и грузов с помощью транспортных средств или без таковых в пределах дорог.

Я очень любил эти вопросы и ответы, они напоминали мне школу, наши уроки, которые почти все мы заучивали, дневники, где были записи о «поведении и прилежании», и, развеселившись, задавал Фюсун свой вопрос:

— А что такое любовь?

— И что же?

— Любовь — это чувство привязанности, которое испытывает Кемаль, когда смотрит на Фюсун, когда она гуляет по дорогам, тротуарам, домам, садам и комнатам или когда сидит за столом в чайных, столовых и дома за ужином.

— Хм... Хороший ответ! — подтверждала Фюсун. — А когда ты меня не видишь, любовь проходит?

— Тогда начинается ужасная тяжелая болезнь.

— Вот уж не знаю, поможет ли это сдать экзамен! — Фюсун улыбнулась.

Обычно после таких слов она делала вид, будто не может позволить себе слушать до свадьбы такие фривольности, и в тот день я больше таких шуток не допускал.

Письменный экзамен проходил в маленьком особняке в Бешикташе, где некогда сумасшедший сын Абдул-Хамида Нуман-эфенди коротал время, слушая, как наложницы играют на уде[26], и рисуя пейзажи Босфора в стиле импрессионистов. Пока я ожидал Фюсун на пороге этого особняка, превратившегося со времен провозглашения Республики в государственное учреждение, ни разу за все это время толком не протопленное, с горечью подумал, что восемь лет назад, когда она мучилась, сдавая вступительный экзамен, мне тоже следовало ждать её у дверей Ташкышла. Если бы я отменил прошедшую в «Хилтоне» помолвку с Сибель, если бы послал мать к родителям Фюсун, посватался бы к ней, за эти восемь лет у нас бы уже родилось трое детей! Хорошо, что у нас еще будет время родить троих и даже больше, если мы скоро поженимся. Я был так в этом уверен, что, когда Фюсун весело выбежала с экзамена со словами: «Я все сделала!», чуть было не проговорился, сколько у нас родится детей, но сдержался. По вечерам мы все еще ужинали всей семьей, правда, уже не так веселясь, как раньше, и по-прежнему часами просиживали перед телевизором.

Фюсун сдала письменный экзамен на «отлично», а вот экзамен по вождению с треском провалила. Всех, кто приходил сдавать его впервые, «заваливали», чтобы новички осознали, насколько вождение дело серьезное. Мы к этому оказались не готовы. Экзамен кончился очень быстро. Фюсун села в наш «шевроле» с тремя членами экзаменационной комиссии, успешно завела машину и тронулась с места, но, когда она проехала некоторое расстояние, один из сидевших тут же сделал ей замечание: «Вы не посмотрели в зеркало заднего вида!» И, когда Фюсун повернулась к нему, переспросив: «Что?», ей сказали немедленно остановить машину и выйти. Ведь водитель за рулем не имел права оборачиваться. Потом члены комиссии изобразили крайнее недовольство таким плохим водителем, а Фюсун от этого унижения расстроилась.

Следующий экзамен по вождению назначили через четыре недели, в конце июля. Те, кто был знаком с процедурой получения прав и знал бюрократическую систему курсов, экзаменов и взяток, со смехом смотрели на нас, грустных и униженных, и в обшарпанной чайной (на стенах висело четыре портрета Ататюрка и огромные часы) по-дружески советовали нам разные способы, чтобы добиться желаемого. Если бы мы записались в одну дорогую частную автошколу, где занятия вели отставные полицейские (ходить туда вовсе не требовалось), экзамен сдали бы быстрее быстрого, потому что члены экзаменационной комиссии были и совладельцами школы. Учившиеся там могли сдавать вождение на стареньком «форде», специально оборудованном для экзамена. В днище машины рядом с водительским креслом зияла огромная дыра, через которую дорога просматривалась как на ладони. Когда экзаменуемого просили припарковаться в узком месте, он отчетливо видел цветные знаки, специально нарисованные на асфальте. К зеркалу заднего вида прикреплялась особая инструкция, в которой значилось, на каком цвете поворачивать руль до конца вправо, а на каком — включать заднюю передачу, и таким образом припарковаться не составляло труда. Но это поддела. За экзамен можно было и просто заплатить, без всяких курсов. Я, как предприниматель, прекрасно знал, насколько неизбежны иногда взятки. Но так как Фюсун самоуверенно говорила, что не собирается ни у кого идти на поводу, мы продолжали уроки в Парке Йылдыз.

Учебник предписывал сотни мелких правил, которые следовало выполнять во время вождения. Экзаменационной комиссии недостаточно было только умения управлять машиной и аккуратно выполнять предписанное, они хотели видеть что-то особенное. Обо всем этом Фюсун абсолютно откровенно рассказал один пожилой добродушный полицейский, поседевший на курсах по вождению и экзаменах по правам: «Дочка, на экзамене ты должна и машину вести, и показывать, как ты её ведешь. Первое — для тебя, второе — для властей».

После наших уроков в парке, когда солнце начинало терять силу, я отправлялся с Фюсун в Эмирган. где, припарковав машину на пристани, думал, что все хлопоты по сравнению с удовольствием пить с ней кофе или лимонад или где-нибудь в кофейне около Европейской крепости чай из самовара — ничто. Однако мы не ворковали, по углам, как счастливые влюбленные.