Музей невинности - [151]

Помню, в тот вечер голова кружилась от лести, внимания и ракы, и в какой-то момент мы оказались за столом вместе — Хайяль Хайяти, Феридун, я, Папатья и Тахир Тан. Экрем-бей, пьяный не меньше моего, отпускал Папатье непристойные шутки, напоминая о сцене изнасилования, фотографии которой были бессчетно растиражированы газетами. А Папатья со смехом парировала, что «дело уж сделано» и что «бедные» мужчины её теперь не интересуют. Феридун в какой-то момент вспылил, потому что Папатья влепила хорошую затрещину одному снобу-критику за соседним столиком, который смеялся над ней и ругал фильм — заурядную, по его словам, мелодраму, но вскоре об этом все забыли.

Экрем-бей похвалился, что после картины получает больше предложений сняться в рекламе финансовых компаний, между тем как обычно актеров, сыгравших отрицательных героев, снимать в рекламе не любили, и что он вообще теперь ничего не понимает. Разговор сам собой вращался вокруг финансовых компаний и ростовщиков, бравших деньги в управление под двести процентов годовых. Так как эти конторы давали множество рекламы в газетах и по телевидению, используя знаменитостей «Йешильчама», её в обществе воспринимали хорошо. И поскольку пьяные завсегдатаи «Копирки» считали меня успешным, современным деловым человеком («Предприниматель, который любит искусство, идет в ногу со временем», — говорил Хайяль Хайяти), то когда разговор заходил о деньгах, все уважительно замолкали и слушали меня. После кассового успеха «Разбитых жизней» во мне разглядели дальновидного, безжалостного капиталиста, и вместе с тем все забыли, что я пришел в «Копирку» много лет назад, чтобы сделать актрису из Фюсун. Стоило же задуматься над тем, как быстро они забыли Фюсун, любовь к ней вспыхивала во мне с новой силой, обжигая изнутри, мне хотелось немедленно увидеть её, и я чувствовал, что еще больше люблю её за то, что она сумела не запачкаться в убогом и постыдном обществе, не запятнать свою честь, и в очередной раз понял, что был прав, держа её подальше от всех этих людей.

Песни, которые по фильму пела Папатья, на самом деле исполняла подруга её матери, одна неизвестная пожилая певица. После успешной премьеры Папатья сама решила выпустить их на пластинке. Тем вечером мы договорились, что кинокомпания «Лимон-фильм» это начинание поддерживает и что будет снято продолжение «Разбитых жизней». Предложение сделать второй фильм исходило не от нас, а от кинопрокатчиков и владельцев кинотеатров из Анатолии. Об этом же просили и другие, поэтому Феридун решил, что «отказ будет противоречить природе вещей» (модный речевой штамп тех лет). Неважно, была ли героиня доброй или нет, в конце фильма она, как и все девушки, лишившиеся чести, непременно умирала, не обретя семейного счастья. Героиню Папатьи постигла та же участь, и, чтобы сюжет казался правдоподобным, предполагалось, что она в конце первого фильма не умерла, а лишь была ранена и сделала вид, будто погибла, чтобы спрятаться от злодеев. Действие должно было начаться в больнице.

О том, что скоро в производство запускается вторая картина, Папатья известила общественность три дня спустя в интервью газете «Миллийет». Теперь она каждый день давала интервью какой-нибудь газете. После премьеры пресса намекала, что у Папатьи и Тахира Тана тайный и бурный роман, но теперь эта тема исчерпала себя и Папатья все отрицала. В те дни Феридун говорил мне по телефону, что самые известные актеры просятся сниматься с Папатьей и что Тахир Тан смотрелся на её фоне слабо. Она же уверяла в беседах с журналистами, что, кроме поцелуев, у неё не было близких отношений с мужчинами. Самый важный эпизод её жизни, который она не забудет никогда, произошел, когда она впервые целовалась со своей первой любовью — летним днем, в саду, где жужжали пчелы. Парень, к сожалению, пал смертью храбрых во время войны с греками на Кипре. После него Папатья не встретила еще того, кого бы так же полюбила, да и любовные страдания её мог бы заставить забыть только какой-нибудь лейтенант. Когда Феридун высказал ей, что ему не нравится столь откровенная ложь, Папатья, не моргнув глазом, стала уверять, будто делает так, чтобы сценарий второго фильма пропустила цензура. От меня свои отношения с Папатьей Феридун даже не пытался скрывать. Я в глубине души ужасно завидовал ему за то, что он жил в мире с собой и с другими, не думал о бедах и не был несчастным, что всегда умел остаться простодушным и выглядел искренним.

Первый альбом Папатьи под названием «Разбитые жизни» вышел в начале января 1982 года и тоже стал популярным, пусть и не таким, как фильм. Альбом рекламировали на стенах домов, закрашенных после переворота известкой, повсюду публиковались небольшие анонсы. Увы, комитет по музыкальной цензуре (который на самом деле назывался более изящно — «Общество музыкального контроля») при ТРТ счел диск довольно легкомысленным, поэтому песни Папатьи не попали ни в теле-, ни в радиопрограммы. После выхода пластинки она опять дала серию интервью, и заявления, наполовину правдивые, наполовину придуманные по уговору с журналистами, прославили её еще больше. Папатья рассуждала на такие темы, как «О чем должна думать прежде современная девушка, сторонница реформ Ататюрка, — о своем муже или о работе?», а на съемках у себя в спальне, стоя перед зеркалом с плюшевым медведем (она купила мебельный комплект в восточном стиле), говорила, что, к сожалению, еще не встретила мужчину своей мечты. Папатья пекла перед камерой у себя на кухне вместе с матерью, изображавшей скромную домохозяйку, пирожки со шпинатом — такая же эмалированная кастрюля, мелькнувшая в кадре, была и у Фюсун, чтобы показать, сколь она аккуратней, чище и счастливее, чем измученная жизнью героиня «Разбитых жизней», Лерзан. (При этом, глядя в камеру, не преминула сказать: «Все мы, конечно, в чем-то как Лерзан».)