Муза художника - [45]

— Теперь я понимаю, почему вы хотите сохранить все это в тайне. Вы с мистером Алстедом единственные, кому об этом известно?

— Даже Йон не читал дневник полностью. Мой муж прекрасно говорил и писал по-английски, а вот романские языки ему давались не так легко. Мехико и Бухарест стали для него довольно проблематичными назначениями.

Фрейя поколебалась, прежде чем задала следующий вопрос:

— Вы уверены, что хотите держать это в тайне от Мартина и его персонала?

София выглядела искренне удивленной.

— А к ним это какое отношение имеет?

— Ну, это часть работы Питера. Ему поручили исследовать жизнь художника. Вот почему они интересуются личными документами.

— Хм!

София отломила кусок булки и посмотрела на него.

— Они то и дело спрашивают меня о бумагах Виктора, о письмах Виктора, о том Виктора, о сем Виктора. Задумайся об этом, Фрейя. Виктор мог даже не подозревать о существовании этого дневника! Нет никаких доказательств того, что он когда-либо его видел. Это был ее дневник. Я думаю о нем, как… как о личной комнате, почти спальне. Это не место для публичных посещений. И уж конечно, она писала его не для того, чтобы кто-то пользовался им как историческим источником. В те времена жизнь женщины не считалась чем-то значащим.

— С практической точки зрения, — упорствовала Фрейя, — дневник хотя бы доказывает, что Риис действительно продал свои работы дедушке вашего мужа. Насколько я понимаю, установить подлинность этой сделки — это целая проблема, для решения которой не хватает веских аргументов. Вы бы могли покончить с ней, показав им книжку. Там все сказано.

— А что случится потом, когда они подвергнут сомнению подлинность самого дневника? В конце концов, пока у нас есть только книга, которая появляется в один прекрасный день из ниоткуда и прислана даже не дипломатической — обычной почтой.

София продолжала разрывать булку на куски, затем потянулась и пододвинула к себе масленку. Ее рука с ножом, которым она подцепила масла, повисла над столом, затем женщина вздохнула и опустила нож на тарелку.

— Я просто не хочу превращать эти глубоко личные размышления в официальный документ. Сама мысль о том, что кто угодно — Питер, Мартин, все их друзья и коллеги — может обсуждать написанное на этих страницах… Я бы предпочла не выпускать дневник из рук.

— Но вы же показали его мне.

— Мне казалось, я могу поделиться этим с тобой. Не ожидала, что ты станешь на их сторону.

— Я не на их стороне. Честно! Я понимаю, о чем вы говорите. И мне бы хотелось прочитать его полностью. Дайте мне еще одну попытку. Я просто хотела убедиться, что вы обдумали…

Но София была непреклонна.

— Северина Риис не вела один из «блогов», или как там это называется у современной молодежи. Ее дневник — это личное, таковым он и останется. Он вернется обратно на полку. Таков мой выбор: Северину должны оставить в покое.

Витрина демонстрировала пешеходам Нью-Бонд-стрит живописную картину восемнадцатого века в изысканно украшенной раме: мачтовый военный корабль посреди бушующего моря. Малиновая вывеска над окном, на которой значилось: «Картинная галерея Мартина Дюфрена» — давно уже потускнела. Отчасти по привычке, отчасти из любопытства Фрейя воспользовалась моментом, чтобы рассмотреть живописную манеру, в которой были выполнены волны. Через месяц в Национальном морском музее открывалась экспозиция, посвященная Трафальгарскому сражению. Она была в списке Фрейи, но теперь едва ли вписывалась в ее планы.

Чтобы попасть в галерею, нужно было подняться по крутой лестнице на второй этаж. Минуя лестничный пролет, который вел к входу, Фрейя пару раз сжала и разжала кулаки. Она не думала когда-нибудь вернуться сюда снова, не говоря уже о том, что причиной тому будет еще одна попытка с ее стороны помочь Питеру. Взгляд сквозь просторные стеклянные двери живо воскресил в памяти ее последний день на работе. Тогда она сообщила Мартину, который находился в компании своего нью-йоркского гостя, что слайды с изображениями подготовленных к продаже редких произведений искусств из частной итальянской коллекции (ради того, чтобы их увидеть, этот человек специально пересек Атлантику в салоне первого класса) каким-то образом попали не в ту папку и накануне были уничтожены в бумагорезательной машине.

Молодой помощник с прилизанными волосами и в галстуке с ослабленным узлом — наверное, самый новенький из стажеров — впустил ее внутрь и нерешительно топтался на месте, как если бы было прохладное время года и он хотел принять у нее пальто и головной убор. Представившись, Фрейя принялась высматривать в его глубоко посаженных карих глазах признаки того, что о ее позорном поступке все еще помнят в галерее, но имя ему явно ни о чем не говорило. Она отказалась от предложенных чая или кофе, представив, как от волнения роняет чашку. Шагая по коридору в направлении кабинета Мартина, Фрейя так и видела ударную волну капель, хлынувшую в тот последний день на зеленые стены и бежевый ковер, после того как нью-йоркский клиент, очень состоятельный человек, потряс своим мокрым зонтом на этом самом месте, понося некомпетентных людей, которые отняли у него драгоценное время.