Муза художника - [117]

Завтра утром Грейс снова водрузит дорожную шляпу поверх своих непослушных волос и будет такова. Я знаю, что Виктор, оставшийся в душе таким же добрым даже после того, как упрямая жена испытывала его терпение столькими способами, тихо предложит ей некую сумму, которая поможет с медицинскими расходами и заботой о Свене. Его чувство того, что правильно и что важнее всего, неизменно, несмотря ни на какие перемены в нашей жизни.

Свен, пожалуйста, оправляйся полностью от поразившей тебя болезни, чтобы однажды мы снова могли быть вместе. Я бы поделилась всем этим с тобой, если бы ты был здесь, поэтому шлю тебе свои впечатления точно такими, какими они приходили ко мне. Поскольку я писала, не всегда думая о том, что ты когда-нибудь можешь прочитать мои слова, пусть они будут для тебя еще более прозрачными носителями моей души. Прими сегодня любящие мысли и сердечные пожелания твоей сестры, которая передает тебе эту книгу в надежде, что расстояние между нами можно преодолеть с помощью подробного описания минувшего года… твоей сестры, которая больше всего на свете надеется на возможность увидеть тебя в добром здравии снова и желает тебе увидеть ее начавшей новую жизнь.

ЛОНДОН, ИЮНЬ 2005 ГОДА

София не прикасалась к столу, пока рассказ не был закончен. Она грациозно сцепила руки перед собой, своей позой напоминая Фрейе супругу политика, стоящую в стороне сцены, пока ее муж произносит речь на трибуне. Когда Фрейя умолкла и повернулась к ней за ответом, София легко, но умышленно положила обе руки, ладонями вниз, на край стола мужа, с аккуратными стопками документов, как будто осваивая территорию.

— Ты утверждаешь, что она сама рисовала… это что, автопортреты?

— Нет, мы считаем, что те, на которых Северина выступает как натурщица, действительно были написаны Виктором. Она даже, возможно, и не все пустые комнаты нарисовала. Но вот те, с растениями, по поводу их мы абсолютно уверены.

— Я по-прежнему не вижу причин не подписываться своим именем, — говорила София, внимательно рассматривая стены кабинета, как будто ждала, что картины снова появятся на них. — Среди импрессионистов были женщины-художники. Пусть не такие знаменитые, как мужчины.

— Боюсь, было бесчисленное множество тех, которые бросили рисовать, когда вышли замуж или родили детей. Сестры, жены, матери тех самых знаменитых мужчин. Женщины, рисовавшие под собственными именами, зачастую были одиноки, и их творчество воспринималось менее серьезно, чем работы их наставников-мужчин.

— Это интересная теория, и ты говоришь, есть достаточное доказательство. Но это рождает всего одну мысль в моей голове.

Фрейя этого ждала и бросилась отвечать.

— Боюсь, мы точно не знаем, как это повлияет на стоимость картин. Питер скажет Мартину, что мы выяснили, а тот примет решение придержать их на какое-то время, пока не будет проведено больше научной работы, или же воспользоваться новыми сведениями, чтобы усилить заинтересованность в продаже. Поскольку три ваши картины нуждаются в повторной атрибуции, конечно, это может повлиять. Я… я много думала об этом. Я хотела, чтобы картины хорошо продались и вы смогли остаться в этом доме…

— Фрейя, честно говоря, у меня нет желания оставаться здесь.

Она в недоумении смотрела на Софию, которая собиралась объяснить.

— Прости, если создала у тебя впечатление, что мое решение продать картины основывается на финансовых причинах. Дело совсем не в этом. Этот дом слишком велик для одного человека, мне трудно содержать его самостоятельно. Хотя я, наверное, и буду скучать по лисицам, удобство нового места жительства сделает меня счастливее.

Фрейя чувствовала себя так, как будто стены дома вокруг нее таяли. Нет желания оставаться? Она должна была бы испытать облегчение, узнав, что результаты ее открытия, даже если это потенциально означало девальвацию коллекции Алстеда, не станут причиной для выселения Софии из дома.

— Наконец это обнаружилось, — говорила София голосом, каким взрослый читает сказку ребенку. — Нечто настолько важное. Северина Риис сама была художницей, а Йон об этом никогда не узнает. Понимаешь, нет способа сообщить ему. Нет способа узнать, рассердил бы его этот обман, которому подвергли его деда, или он обрадовался бы тому, что в конце концов правда выяснилась.

Она медленно обошла стол, ведя рукой по краю, и в первый раз на памяти Фрейи села в кресло своего мужа. Оттуда она посмотрела на Фрейю.

— Где вы с семьей были во время революции — когда свергли Чаушеску? Вы ведь тогда только вернулись в Америку?

По телевизору, подвешенному в центре стены их кирпичного дома, Фрейя с родителями смотрели, как в новостях показывают знакомые места: аэропорт Отопени, здание главного управления национальной телевизионной станции, прямо позади того места, где она ходила в школу, гостиницу «Интерконтиненталь». Сквозь пелену огня раскачивающиеся камеры снимали пригнувшихся людей с автоматами. В какой-то момент она услышала, что ее старая школа обстреляна и захвачена вооруженными силами. Дикторы называли эти события первой революцией в прямом эфире, увиденной миллионами людей по всему миру. Тем декабрем семья Мур, в скудно обставленном доме, арендованном у академической семьи на отпуск, посмотрела новости о буйных молодых немцах, разбирающих Берлинскую стену и уносящих в руках ее куски, а вскоре после этого — о событиях в Румынии. Муры уехали из Бухареста всего семь месяцев назад.