Муза - [14]

– Ты здесь, чтобы с кем-то увидеться? – спросила я.

Лори пристально посмотрел на меня.

– Оделль, я побывал во всех художественных галереях, во всех музеях этого гребаного города, чтобы тебя найти.

– Найти меня?

– Да.

– И вы, ой, ты пять недель не мог меня найти? Тебе ведь ничего не стоило спросить Патрика Майнамора.

Лори рассмеялся.

– Ага, значит, ты считала.

Залившись краской, я отвела глаза и постаралась сосредоточиться на корреспонденции. Он протянул мне сверток в коричневой бумаге и сказал:

– Я принес девушек со львом.

Мне было трудно скрыть подозрение, звучавшее в голосе.

– Что это?

Лори улыбнулся.

– Картина моей матери. Я последовал твоему совету. Как думаешь, найдется ли кто-то, кто сделает для меня оценку картины?

– Конечно найдется.

– Я навел справки об инициалах, на которые ты мне указала, – «И. Р.». Увы, не нашел ни одного художника с такими инициалами. Наверное, картина ничего не стоит.

– Ты планируешь ее продать? – спросила я.

Я обогнула деревянный стол, чувствуя, как голова у меня идет кругом, а сердце тревожно колотится. Никогда в жизни мне не приходилось так откровенно говорить с мужчиной.

– Возможно. Поглядим, что из этого выйдет.

– Но я думала, что твоя мама больше всего на свете любила эту картину, не так ли?

– Моя мама больше всего любила меня, – ответил Лори, с мрачной улыбкой положив сверток на стол. – Я просто пошутил. Не хочу продавать ее, но если она чего-то стоит, это будет для меня хорошим стартом. Понимаешь, в любую минуту Джерри-ублюдок – прости за мой французский – может вышвырнуть меня на улицу.

– А разве ты не работаешь?

– Работаю?

– Ну, разве у тебя нет работы?

– Я работал. Раньше.

– В далеком и смутном прошлом?

Лори скорчил рожу.

– Видно, ты не одобряешь такого поведения.

По правде говоря, я не одобряла людей, которые не работают. Все, кого я знала со времени приезда в Лондон – Синт, девочки в обувном магазине, Сэм, Патрик, Памела, – все мы работали. Весь смысл пребывания в Лондоне сводился к тому, чтобы иметь работу. Там, откуда я приехала, только собственная работа помогала человеку пробудиться от долгого сна, сопровождавшего жизнь целых поколений, которым приходилось надрываться в поле. Только так можно было вырваться из замкнутого круга. Трудно изменить принципам, которые тебе внушают всю твою жизнь, в особенности если они возникли задолго до твоего рождения.

Лори вперил взгляд в коричневую оберточную бумагу.

– Это долгая история, – промолвил он, чувствуя неодобрение с моей стороны. – Я не закончил университет. Дело было пару лет назад. Моя мать не… впрочем, не имеет значения. Но я хотел бы начать с нуля.

– Ясно.

Он стоял, сунув руки глубоко в карманы кожаной куртки, и выглядел смущенным.

– Понимаешь, Оделль, я ведь не тунеядец. Я действительно хочу что-то делать. И ты должна об этом знать. Я…

– Могу я предложить тебе чашку чая? – перебила я его.

Он замолк, не закончив фразу.

– Чай. Да. Боже мой, еще так рано, правда? – со смехом выпалил он.

– А что, ты бы так и стоял, дожидаясь меня?

– Да, – ответил Лори.

– Ты ненормальный.

– Это кто еще ненормальный? – спросил он, и мы улыбнулись друг другу.

Я посмотрела на его бледное лицо и сказала:

– Знаешь, хоть у тебя и нет работы, моя мама все равно бы подумала, что ты совершенство.

– С чего бы ей так думать? – поинтересовался он.

Я вздохнула. Было слишком раннее утро, чтобы объяснять.

Мы провели вдвоем в приемной около часа. Я заперла входную дверь, разобрала почту, заварила чай и кофе – в течение всего рабочего дня мы с Памелой должны были заботиться о свежести этих напитков. Надо сказать, Лори пришел в такой неописуемый восторг от чашки горячего чая, словно пил его впервые в жизни.

Он рассказал мне о похоронах матери.

– Это было просто ужасно. Джерри прочитал стихи об умирающей розе.

Я поспешила прикрыть ладонью рот, чтобы Лори не заметил моей улыбки.

– Что ты, смейся на здоровье, – подбодрил меня он. – Моя мать смеялась бы. Ей бы жутко не понравилось, к тому же она розы терпеть не могла. Вдобавок Джерри отвратительно читает стихи. В жизни не слышал, чтобы кто-то так плохо читал. Как будто у него затычка в заднице. А священник вообще маразматик. И пришло всего человек пять, не больше. В общем, это был гребаный кошмар, и мне противно, что ей пришлось через это пройти.

– Мне жаль, – промолвила я.

Он вздохнул, вытянув ноги.

– Ты не виновата, Оделль. Так или иначе, все кончено. Да покоится она с миром и все такое. – Он потер лицо, словно пытаясь стереть воспоминание. – А ты? Как тебе живется без подруги?

Меня тронуло, что он помнит.

– Нормально, – сказала я. – Разве что слишком тихо.

– Я думал, ты любишь тишину.

– Как ты догадался?

– Ты не отказалась идти во «Фламинго».

– Речь о другой тишине, – ответила я.

Мы и сами тогда сидели тихо: я – за столом, он – напротив меня, ожидающий решения коричневый сверток – на деревянной поверхности стола. Мне нравилась такая тишина, теплая и наполненная, мне нравилось, как он сидит – ненавязчиво и в то же время искрясь особым светом, который я заметила еще при первой нашей встрече.

Мне он казался очень красивым. Доставая из сумки «Дейли экспресс» для Памелы и делая вид, что привожу в порядок стол, я наделась, что Памела каким-то чудом задержится. На родине у меня была парочка «увлечений», как называла их моя мать: мы держались за руки в темноте «Рокси»