Мутные воды Меконга - [2]

— Хочу дойти до Ханоя, — выпалила я по-вьетнамски. Соседи уже собрались вокруг нас. — Через центральное нагорье…

Он продолжал улыбаться.

— Нет проблем.

— Вы пойдете со мной?

Его рукопожатие стало заметно медленнее, но потом он снова затряс мою руку:

— Да!

И путешествие началось.

Маршрут

Как видно по карте, путешествие было долгим и местами очень запутанным. Оно началось в Сайгоне, где я познакомилась с Тамом и попросила гидов из Союза коммунистической молодежи сопровождать меня в велопробеге вдоль Меконга, который длился пятнадцать дней. Вернувшись в Сайгон, я нашла попутчика, Джея, парня с Аляски, который ехал на север на мотоцикле. Доехав до Буонметхуота по шоссе № 14, мы свернули на восток, к побережью, и продолжили наш путь в Ханой по шоссе № 1. Оказавшись там, мы автостопом добрались до Шапы; оттуда я отправилась в пеший поход по близлежащим деревням горных племен заоихмонг. Затем мы вернулись в Ханой на поезде и поехали в Нячанг. Оттуда до Сайгона меня подвез Йохан на своем «Минске». Когда нам обоим отказались продлить визу, мы были вынуждены отправиться в Камбоджу.

Через неделю мы снова въехали во Вьетнам на такси и, прихватив наших питомцев, сели на поезд, следующий до национального парка Кукфыонг.

От парка до Ханоя было совсем недалеко; там я опять встретилась с Джемем, и далее путешествовала на его отремонтированном мотоцикле. Мы поднялись высоко в Тонкинские Альпы, задавшись целью пожить среди местных племен. У самого въезда в Фонгтхо Джей получил серьезную травму, и мы были вынуждены вернуться в Ханой.

В конце концов я взяла рюкзак и одна автостопом проделала огромную петлю по северо-западному Вьетнаму, с заходом в Шапу, Сонла, Моктяу, Лайтяу, Лаокай и Майтяу, и двумя месяцами спустя вернулась в Ханой.

1. Мечта

Давным-давно я засыпала, убаюканная мамиными рассказами об Африке. Забиралась под ее одеяло, крепко обнимала подушку и умоляла снова рассказать о Фифи, собачке, которая жила в маминой семье и часто гуляла на реке Мкузе, пока ее в один прекрасный день не сожрали крокодилы. Или о том, как мама топала по кофейным полям, колотя в кастрюли и сковородки, чтобы рои саранчи не садились на посевы и не пожирали их. Или о том, какой вкус у насекомых длиной в палец, когда они с пылу с жару хрустят на зубах, приготовленные на углях соседями из племени вакамба. Мама провела детство высоко в горах Усамбара, на территории нынешней Танзании, где у бабушки с дедушкой — они родом из Германии — более тридцати лет были своя ферма и сизалевая плантация. Мама не носила обуви до двенадцати лет. Ее рассказы замысловато переплетались с моими детскими фантазиями о дальних странах, и, окрыленная, я грезила наяву до тех пор, пока хлебное дерево и бугенвиллея с маминой семейной фермы не начинали казаться мне более реальными, чем дубы и цветы в горшках с нашего заднего двора в Нью-Джерси.

Путь из Африки в Америку был долгим. Маму отправили сперва в школу-интернат в Англии, потом она поехала в университет в Швейцарии и наконец попала в Бостон. За это время ей удалось выучить несколько новых языков, получить диплом врача, выйти замуж и родить двоих детей.

Я была слишком мала и плохо помню Швейцарию. Мне не стоило труда переключиться со швейцарского диалекта немецкого языка, на котором мы говорили дома, на английский — язык моей провинциальной школы и друзей детства. Меня никогда не тянуло в Европу, несмотря на мамин рождественский хлебец с цукатами, часы с боем, хрустальные бокалы и сотню других памятных вещиц, которые валялись разбросанными по дому. Мои фантазии уже обрели форму благодаря красочным рассказам о мамином детстве на ферме. Но Африка была далековато от Нью-Джерси, а именно в Нью-Джерси, как казалось на первый взгляд, мне предстояло вырасти, пойти в колледж, найти работу, накопить денег на дом и стричь лужайку каждые выходные.

Однажды, когда мне было одиннадцать, мы переехали. Я не имела ни малейшего понятия о том, где находится Пуэрто-Рико, но, глядя, как мама весело собирает коробки и ящики, я видела на ее лице то же самое выражение, что появлялось, когда она грезила воспоминаниями об Африке. Тогда я поняла: с этого момента для меня начинается другая, настоящая жизнь.

Я не ошиблась. Эта жизнь началась на рынках Рио-Пьедрас, где мама торговалась за овощи с засохшей земляной коркой, которые она подхватывала, как мячик, на лету. А также на автомобильных паромах через мутные реки, где нашу ржавую колымагу не смывало в открытый океан только благодаря драному узловатому канату.

Мы научились нырять с аквалангом и пытались подстроить так, чтобы какой-нибудь новичок потрогал актинию; та липла к пальцам, которые потом воняли много дней.

В школе говорили на таком языке, который я научилась понимать много времени спустя. Мир, открывшийся мне, был теплым и жизнерадостным, и новичков здесь заключали в горячие объятия. Впервые в жизни реальность была столь же яркой, сколь и фантазии, сотканные в моей голове.

Прошло четыре года. Мы уехали так же внезапно, как и приехали, но на этот раз — в Австралию. Летом я работала на животноводческой ферме в малонаселенной местности или путешествовала по захватывающе красивым национальным паркам континента. Я открыла для себя растения и животных, непохожих на все, что мне доводилось видеть прежде.