Мусульманские паломники - [4]

— Миръ тебѣ благородный хакимъ (врачъ) московъ {Московъ — русскій; такъ называютъ насъ на Востокѣ.}, началъ онъ, прикладывая свою правую руку поочередно то ко рту, то въ сердцу, то въ головѣ,— Аллахъ да благословитъ твой путь, умножитъ твою силу, укрѣпитъ твоихъ верблюдовъ; да будетъ милость великаго пророка надъ твоею головою. Абдъ-Алла, шейхъ арабовъ пустыни, призываетъ тѣнь Аллаха на тебя и твоихъ спутниковъ. Отъ священной Каабы и горы Арарата идетъ Абдъ-Алла и ведетъ оттуда много хаджей въ Масеръ-ель-Кахира (Каиръ). Онъ проситъ своихъ верблюдовъ, благородный господинъ, поставить рядомъ съ твоими и раскинуть свои шатры на томъ же благословенномъ мѣстѣ, куда пророкъ привелъ и твой караванъ, эффенди. — Аллахъ муссэлемъ, вуссэлемъ аалейху (хвала Богу, а послѣ Бога — пророку!!!).

На эту длинную рѣчь я отвѣчалъ всѣми, извѣстными мнѣ, арабскими вѣжливостями и приглашалъ именемъ пророка — вахіатъ-эль-расуль — весь караванъ расположиться рядомъ съ нашею стоянкою, прибавивъ еще нѣсколько разъ — мархаабкумъ! (добро пожаловать).

Шейхъ, а затѣмъ Юза, громогласно передали еще разъ мое приглашеніе, что было совсѣмъ напрасно, потому что караванъ и безъ того уже остановился вполнѣ въ нашихъ владѣніяхъ. Послѣ вторичнаго приглашенія однако, хаджи начали ставить свои походныя палатки изъ войлока, грубо скатаннаго изъ темной верблюжьей шерсти при постоянныхъ восклицаніяхъ:

— Аллахъ-селлэмакъ (Господи, благослови)! — и — бэ-биссмилиллахи (во имя Божіе), — обращенныхъ къ Богу или его пророку.

Теперь вокругъ нашей, еще недавно мирной, стоянки образовалось нѣчто въ родѣ базара; люди толклись, путались и копошились, хотя и не безъ дѣла; только одни верблюды были спокойны; разгруженные со спутанными ногами, они бродили вокругъ становища, отыскивая свою незатѣйливую пищу на полувыжженной пустынѣ и изрѣдка только пофыркивая, какъ бы отъ наслажденія отдыхомъ послѣ труднаго перехода. Изъ разгруженныхъ пожитковъ образовались небольшія кучи, около которыхъ темнолицые ихъ обладатели разбивали свои незатѣйливые шатры такимъ первобытнымъ способомъ, что казалось, будто передъ нами семья древнихъ евреевъ или блуждающихъ номадовъ — семитовъ — дѣтей пустыни, разбиваетъ свои палатки во времена, которыя знаетъ Библія.

Да они и не измѣнились почти съ тѣхъ поръ — истые сыны пустыни… Какими были они во времена Моисея, такими остались и понынѣ. Какъ однообразна и неизмѣнчива пустыня, такъ неизмѣнчивы и обитатели ея — пожалуй, счастливыя дѣти пустыни и свободы… Да и тѣ, которые не могутъ назвать своею матерью пустыню, ея временные гости въ родѣ насъ, или этихъ хаджей, хлопочущихъ около нашей стоянки, не далеко стояли отъ истыхъ дѣтей пустыни въ отношеніи жизненнаго комфорта. Пустыня представляетъ свои условія, она требуетъ, чтобы всякій кто ни придетъ сюда, — гость или постоянный житель ея, жилъ такъ, какъ слѣдуетъ жить въ пустынѣ — этомъ безграничномъ просторѣ, морѣ песковъ, царствѣ свободы, которое, однако, не создано для жизни… только насильно врывается жизнь въ эту безжизненно-мертвую часть природы и, благодаря своей живучести и могучимъ силамъ приспособляемости, она еще можетъ не только существовать съ боя, но и развиваться въ пустынѣ…

II

Разбиты шатры, угомонились понемногу верблюды и люди… Солнце уже закатилось, и ночь какъ-то незамѣтно, неслышно подкралась и опустилась надъ пустыней… Есть зори и въ пустынѣ, и онѣ такъ прекрасны, что ихъ не опишетъ никакое перо, ихъ надо видѣть, чтобы имѣть понятіе… Но того сумрака, который бываетъ у насъ на сѣверѣ передъ наступленіемъ ночи, не бываетъ въ пустынѣ. День смѣняется ночью прямо, какъ только дневное свѣтило утонетъ въ золотѣ, пурпурѣ, лазури и огнѣ за песчаною каемкою, за которую уходитъ горизонтъ пустыни. Ночи и зори въ пустынѣ — это гордость ея; лучшаго она дать не можетъ, да и трудно себѣ представить что-нибудь лучшее на землѣ…

Суетня и бѣготня въ нашемъ становищѣ уже прекратились… человѣкъ и животное отдыхаютъ въ ночной тиши. Кое-гдѣ вспыхнули огоньки, зажженные изъ сучьевъ тарфъ (манновыхъ деревьевъ), бурьяну и навозу, отчасти привезенныхъ издалека, отчасти собранныхъ по берегамъ привѣтливо журчащаго ручейка. Какъ отрадно, тихо и спокойно все вокругъ! Какъ все дышетъ нѣгою, покоемъ и южною ночью! Не могу успокоиться только я, потому что вниманіе мое развлечено разнообразными сценами усыпающагося каравана. Наконецъ вниманіе мое остановилось на группѣ, которую я замѣтилъ уже давно. Не видъ мирно отдыхающаго каравана, не прелесть ночи, къ которымъ я успѣлъ уже присмотрѣться впродолженіе многихъ дней, прожитыхъ въ пустынѣ — привлекли мое вниманіе, а тѣ бѣлыя странныя фигуры, которыя я замѣтилъ еще издалека полулежащими на бокахъ верблюдовъ… Я видѣлъ, какъ ихъ бережно снимали, какъ ихъ укладывали на пескѣ, предварительно устроивъ нѣчто въ родѣ постели, какъ ихъ накрывали шатромъ; видѣлъ даже, что эти фигуры двигались, но подходить къ нимъ не рѣшался, думая, что это похищенныя, выкраденныя гдѣ-нибудб по дорогѣ… Зная же ревность мусульманъ по отношенію въ женщинамъ и свое положеніе одного среди десятковъ правовѣрныхъ, я не могъ и думать поближе разсмотрѣть предметъ, привлекшій мое вниманіе.