Мустафа Голубич – тайный агент Сталина - [2]

– Урра, урра! Браво! Браво! – кричали все собравшиеся. «Ура!» – кричал студент, назвавший имя храбреца. «Ура! Он выиграл!»

В это время ныряльщик медленно и как будто торжественно подплывал к берегу. Вот он ухватился за кусты, подтянулся и одним рывком выбросил свое загорелое тело на берег. Толпа разразилась аплодисментами. Юноша сдержанно поклонился.

– Пропустите, пожалуйста. Посторонитесь, – к герою уже спешили двое полицейских. – Посторонитесь. Нельзя на мост. Нельзя прыгать. Это запрещено. Если каждый…

– А вы думаете, что каждый может это сделать? – под дружный хохот спросил кто-то полицейского. Но тот не слушал. Он призывно махал рукой молодому человеку:

– Идите сюда, пожалуйста. Да, прямо сюда.

Молодой, красивый, загорелый Голубич легко перемахнул ограждение и остановился перед блюстителями порядка. Он искал кого-то в толпе. Наконец, он увидел друзей.

– Драго, друг, давай одежду.

К нему протиснулась группа студентов. Они хлопали его по плечам и спине, обнимали и восторженно покачивали головами.

– Браво, Муйко, ты выиграл. Ребята, все на Скадарлию в «Три шешира».

– Простите, какие «Три шешира»? А в участок не желаете? Нет уж, сперва извольте в участок.

Но студенты окружили Голубича, не пропуская к нему полицейских.

– Господа, позвольте, прошу вас, позвольте. Господа, будьте любезны.

Но господа студенты и не собирались быть любезными. Они все теснее окружали своего кумира. Один из полицейских достал свисток, и пронзительная трель распорола раскаленный воздух.

– Одну минуточку, господин вахмистр, – обратился к полицейскому отец Лизы. – Я прошу вас, оставьте его в покое. Не надо в участок. Поймите, голубчик, это было не хулиганство, а пари. Понимаете, джентльменское пари? Если хотите, оставьте его под мою ответственность, – добавил он и, заметив на лицах служивых сомнение и недоверие, достал из кармана какую-то карточку и показал её одному из полицейских.

– Слушаюсь, ваше благородие. Только как же это. Надо бы в участок.

– Ничего, ничего. В следующий раз. Вот если он еще раз прыгнет, мы его точно сведем в участок. Ну, что же, молодой Икар, поздравляю. Браво! Это было действительно здорово. Ступайте на Скадарлию и отпразднуйте победу человеческого духа над страхом. Только без озорства, а то вам, наверное, сейчас море по колено. Позвольте мне пожать вашу руку. Браво, Мустафа, браво, Голубич!

Рядом с отцом, прижав к груди кулачки, замерла в восторге его дочь Лиза. Она не сводила восторженных, сияющих глаз с героя.

– Слушай, а кто он такой? – провожая глазами толпу студентов, спросил второй полицейский.

– Депутат Скупщины Манчич, – ответил ему напарник.

1941 год…

Мутновато-зеленая толща воды. Откуда-то из глубины на поверхность усиленными гребками поднимается человек. Подняв вверх голову, он всматривается в поисках просвета, но вода по-прежнему непрозрачна. Пловец с трудом сжимает губы – ему уже не хватает воздуха. Еще и еще вверх. Вот он свет. Очень яркий свет. Но он не выдерживает и широко распахнутым ртом хватает воду, и… просыпается от направленного прямо в лицо мощного фонаря и резкого голоса:

– Хальт, просыпайтесь, быстро просыпайтесь…

* * *

Мрачная комната в гестапо, подвальное помещение без окон. Слева от входной двери у стены обычный канцелярский стол. На нем аккуратная стопка бумаги, настольная лампа с красным металлическим абажуром. Некоторое время это помещение пусто. Но вскоре дверь распахивается. В комнату энергично входит немецкий офицер в походной форме, за ним высокий мужчина в костюме, со связанными за спиной руками. У мужчины крупный нос с горбинкой, высокий лоб, темные, слегка редеющие волосы. У него бледное, но довольно спокойное лицо очень волевого человека. Он останавливается посреди комнаты, стоит, глядя на стол. Офицер подходит к столу, достает из кармана френча какую-то бумагу и нетерпеливо оглядывается на дверь.

– Вечно их приходится ждать, как будто у других нет дел, кроме как доставлять задержанных, – бурчит он, затем садится на табурет, кладет ногу на ногу, покачивает носком сапога. На арестованного он не смотрит, не предлагает ему сесть. В тягостном молчании проходит несколько минут. Двери вновь распахиваются, неторопливо входит офицер в черном мундире, брезгливо обходит задержанного, садится за стол, двигает к себе лампу, берет и читает положенную на стол бумагу. Подписывает её и подает первому офицеру:

– Отметьте в канцелярии и свободны. Благодарю. Все обошлось благополучно?

– Я знаю, отмечу. Да, все благополучно и тихо. До свиданья.

Офицер и два солдата у двери выходят из комнаты. В неё тотчас вбегает унтер-офицер и садится за низенький столик у боковой двери. Когда он зажигает лампу у себя на столе, на ней видна пишущая машинка. Офицер смотрит, как тот вставляет в неё бумагу, потягивается и, не глядя на стоящего человека, немного лениво говорит унтеру:

– Ну, что, Генрих, ночь кончается. Думаю, ничего интересного уже не будет. Какие у тебя планы на день?

Не дождавшись ответа, резко поворачивается к арестованному и почти кричит по-немецки:

– Фамилия! Имя, год рождения? Чего стоишь? Садись на табурет!

Мужчина садится, поводит плечами, словно напоминая о связанных руках, и с деланным спокойствием отвечает: