Мусаси - [40]

– Не лучше ли взять трех молодых крепких парней? – предложил кто-то. – Пятерых пропустят.

Старуха решительно вздернула голову.

– Обойдусь без помощи! Не нуждалась и не нуждаюсь. С ума посходили от силы Такэдзо! Я его не боюсь. Для меня он по-прежнему безволосый ублюдок, каким я знала его в младенчестве. Он сильнее физически, но я-то еще в своем уме. Пока могу перехитрить не одного противника. Дядюшка Гон тоже не развалина. Теперь вы знаете мой план, – горделиво произнесла Осуги. – И я исполню его. Вы же возвращайтесь домой и следите за хозяйством!

Велев всем идти в Миямото, Осуги направилась к заставе. Никто не осмелился остановить ее. Двое стариков шли по горной тропе на восток, вслед им неслись прощальные возгласы.

– Отважная женщина! – заметил кто-то. Другой, приложив руки рупором ко рту, закричал:

– Заболеете, немедленно шлите гонца!

– Берегите себя! – заботливо напутствовал третий.

Осуги обратилась к дядюшке Гону, когда голоса односельчан остались далеко позади:

– Нам не о чем беспокоиться. Мы и так умрем раньше молодых парней из деревни.

– Истинная правда, – согласился дядюшка Гон.

Дядюшка Гон промышлял охотой. В молодые годы он был самураем и, по его словам, участвовал не в одной кровавой битве. Даже сейчас он был плотным и загорелым, без единой седой нити в волосах. Он носил фамилию Футикава, имя Гон было сокращением от Гонроку. Он приходился дядей Матахати и, естественно, переживал за родных.

– Осуги!

– Что?

– Ты снарядилась в дорогу, а я в повседневной одежде. Надо где-то раздобыть мне сандалии и шляпу.

– На полпути к долине есть харчевня.

– Припоминаю! Называется «Микадзуки». Там, конечно, найдется все нужное.

Солнце клонилось к закату, когда они добрались до харчевни. Шли они гораздо больше времени, чем предполагали. Им казалось, что удлинившиеся с приближением лета дни облегчат поиск беглецов.

Осуги и Гон выпили чаю и передохнули. Отсчитывая деньги, Осуги сказала:

– До темноты в Такано не успеть. Придется заночевать на постоялом дворе Сингу на циновках, провонявших от погонщиков вьючных лошадей. По мне, лучше совсем не спать, чем ночевать в Сингу.

– Нет, сон теперь как никогда нужен. Пора в путь!

Гонроку поднялся, надевая только что купленную соломенную шляпу.

– Подожди минутку! – сказал он.

– Что еще?

– Наберу воды!

За харчевней тек горный ручей, из которого Гонроку зачерпнул полную фляжку, сделанную из бамбуковой трубки. На обратном пути он заглянул сквозь раздвинутые сёдзи внутрь дома. Гонроку застыл на месте, увидев в полумраке комнаты фигуру, накрытую циновкой. В воздухе стоял запах лекарства. Гонроку не видел лица, только разметанные по подушке длинные черные волосы.

– Гон, поторопись! – нетерпеливо окликнула его Осуги.

– Иду.

– Что ты там застрял?

– В харчевне лежит какой-то больной, – ответил Гон и поспешил к Осуги с видом провинившейся собаки.

– Ну и что? Зеваешь по сторонам, как ребенок.

– Прости! – поспешно извинился Гонроку. Он тоже побаивался вздорную старуху, но прекрасно знал, как с ней обходиться.

С крутого склона они начали спускаться к дороге, ведущей в Хариму. Тропа, проложенная вьючными лошадьми с серебряных рудников, была в рытвинах.

– Не упади, Осуги! – обеспокоенно предупредил Гон.

– Не смей делать таких замечаний! По этой дороге я пройду с завязанными глазами. Смотри сам под ноги, старый дуралей!

Сзади вдруг раздался голос:

– А вы резво идете!

Обернувшись, Осуги и Гон увидели хозяина харчевни верхом на лошади.

– Да, мы только что передохнули у вас. А вы куда держите путь?

– В Тацуно.

– На ночь глядя?

– Нигде лекаря нет. Верхом поспею туда лишь к полуночи.

– Жена захворала?

– Да нет, – сдвинул брови хозяин. – Ладно бы жена или ребенок. Путник, который зашел передохнуть у нас.

– Не девушка ли в задней комнате? – спросил дядюшка Гон. Я случайно ее увидел.

Осуги насторожилась.

– Она отдыхала, – продолжал хозяин, – и ее начала бить дрожь. Я предложил ей прилечь в задней комнате. А ей все хуже. Надо было что-то решать. Она еле дышит, вся горит. Дело плохо.

Осуги остановилась.

– Девушка лет шестнадцати, очень худенькая?

– На вид шестнадцать. Сказала, что она из Миямото.

Осуги, подмигнула Гонроку, начала копаться за поясом.

– Оставила в харчевне! – озабоченно воскликнула она.

– Что?

– Четки. Хорошо помню, как положила их на стол.

– Вот незадача! – отозвался хозяин, заворачивая лошадь. – Сейчас привезу.

– Нет! Вам надо спешить за лекарем. Больная девушка поважнее моих четок. Мы сами вернемся за ними.

Дядюшка Гон уже карабкался вверх по склону. Избавившись от услужливого хозяина, Осуги поспешила за Гонроку. Молча, тяжело дыша, они приближались к цели. Та девушка – не кто иной, как Оцу.

Оцу так и не избавилась от простуды, которую она подхватила в грозовую ночь, когда ее с трудом затащили домой. Рядом с Такэдзо Оцу забыла о болезни, но, оставшись одна, вскоре почувствовала ломоту и слабость. Она добралась до харчевни чуть живая.

Оцу не знала, сколько пролежала в бреду, изредка прося пить. Перед отъездом за лекарем хозяин заглянул к ней, чтобы приободрить. Едва он вышел, как Оцу снова впала в забытье. Казалось, ее пересохший рот забит сотнями иголок. Срывающимся голосом она попросила воды, но никто не ответил. Она приподнялась на локтях, чтобы доползти до бадьи с водой, которая стояла за стеной. Кое-как она дотянулась до бамбукового ковшика, и в тот же миг сзади кто-то с грохотом откинул ставень, защищавший сёдзи от дождя. Харчевня была обыкновенной горной хижиной, поэтому ставень так легко поддался.