Мултанское жертвоприношение - [54]

Николай Платонович, бледный, приятно осунувшийся, утомленный недельными прениями с обвинением, появился в зале суда из адвокатской комнаты, точно грозный бог. На нем был безупречный, с особым шиком питерских портных шитый фрак, идеально подогнанный по стройной фигуре, гармонирующий с черными длинными волосами и римским профилем патриция. В руках держал он краткий конспект речи своей на трех листах.

— Господа присяжные заседатели![18] — громогласно начал он с разрешения председателя. — Всякая мысль о возможности «короткой расправы» в этом деле должна быть оставлена. На вашу долю выпадает поистине героически ответственная задача. Вашего приговора ждет нетерпеливо и жадно вся Россия. Из душного и тесного зала этого заседания он вырвется настоящим вестником правды, вестником разума. Обычная формула вашей присяги «приложить всю силу разумения» превращается, таким образом, в настоящий подвиг, в торжественный перед лицом всего русского общества обет напрячь все ваши духовные силы, отдать их без остатка на разрешение этого злополучного и темного дела.

Ваш суд, господа присяжные, — суд особенный. Ни одно судебное место не пользуется таким доверием законодателя, как вы. Вы не мотивируете ваших решений, на вас нет апелляции, ваши вердикты — окончательные решения. Вы, как младенцы, «чистые сердцем», приходите в суд, не зная вовсе обстоятельств дела. Мы заранее изучили его, и знаем его сильные и слабые места. Давая вам якобы готовую картину преступления, мы отлично понимаем, что это только отражение волшебного фонаря, что фигуры во весь рост получаются только на стене при искусственном освещении, а там, внутри фонаря, — только маленькие лубочные картинки. Так и в этом деле. Мы все не раз содрогались от потрясающей картины: «Обезглавленный нищий висит подвешенный за ноги на балке шалаша Моисея Дмитриева… Из него источают кровь!». Но очнитесь! Где висит нищий? Точно ли на балке шалаша Дмитриева?.. Пока еще нет, слава Богу! Это-то и нужно доказать. Пока он висит только… на языке каторжника, свидетеля Головы, да в воображении обвинительной власти, если не считать при этом эффекта бенгальского освещения, вносимого «светом науки» (в лице господина профессора Смирнова) в темные дебри вотской мифологии. Факты, которые именно вы должны признать, разрешить и доказать, вам выдают за нечто заранее доказанное, и просят принять без проверки.

Я не стану вам навязывать готовых выводов. Не в этом должна заключаться наша работа. Мы не должны забегать вперед и мешать активной, в данном случае героически активной, работе вашей собственной совести и вашего собственного разума. Первый вопрос, над которым вам придется задуматься: какова цель, где мотив преступления? Такие тяжкие преступления, как убийство, без достаточного мотива не совершаются. И вот, подходя уже к этому первому вопросу, вам придется тотчас сделать шаг назад. Чем же доказано, что вотяки приносят человеческие жертвоприношения? Как называется тот бог, которому они заклали в жертву Матюнина? По обвинительному акту, со слов арестанта Головы, конкурирующего в знании вотской этнографии с самим профессором Смирновым, таким богом значится бог Курбан. На следствии обнаружилось, однако, совершенно явственно, что «курбаном» зовется всякая жертва, но бога такого нет и не было в вотской мифологии. А между тем обвинение должно быть доказано во всех своих существенных частях. Докажите же, какому богу «замолен» Матюнин, куда, по какому адресу возносился тот «чад от сжигаемой человеческой жертвы», которым так неотступно раздражали, так пугали ваше и без того подавленное воображение. Может быть, Киреметю, может быть, Акташу — спешит подсказать обвинению господин эксперт Смирнов. Хорошо! Но тогда забывается вот что: боги Киреметь и Акташ, сохранившие в себе элементы злых или, вернее, «опасных» для людей божеств, исследованы достаточно. Весь ритуал их культа удостоверен и экспертом Верещагиным и свидетелем священником Ергиным. Им молятся всегда вне усадебной оседлости, в лесу, на особом месте, которое так и называется киреметищем. Именно таинственность этих жертвоприношений в удаленных местах и породила в старину все толки о принесении вотяками человеческих жертв. Но ведь вы утверждаете, что в данном случае жертва принесена не на киреметище, не в лесу, а в мирном шалаше Моисея Дмитриева. В этих шалашах «страшные» боги Киреметь и Акташ (о последнем, кстати сказать, именно в Мултане и понятия не имеют) не живут, их так близко к себе вотяк и не подпустит.

Еще одна столь же явная несообразность этнографического характера. Установлено, что в Мултане два родовых шалаша: учурского и будлуцкого племен. Из семидесяти семи вотских дворов Мултана тринадцать принадлежат к учурскому племени, остальные — к будлуцкому. Установлено положительно, что такое племя молится только в своем шалаше и в каждой вовсе не ходит. Этой этнографической тонкости обвинение, очевидно, не знало, когда сажало на скамью подсудимых — из семи подсудимых — двух учурского и пятерых будлуцкого племени. Что же выходит? Что при принесении самой важной, человеческой, жертвы весь ритуал, все самые коренные обрядовые традиции беспощадно нарушаются. Выходит простое убийство, угодное не столько богу Киреметю, сколько обвинению. Но ведь обвинение начало с того, что доказывало именно наличность жертвоприношения, т. е. акта строго религиозного, основанного на всех суевериях глубокой старины, совершенного по всей строгости правил и обрядов, свято хранимых преданием. И вот, едва сделан первый шаг к поверке обвинения, оно уже должно попятиться, отречься от самого себя, отступиться от религиозного ритуала и искать у податливой этнографической экспертизы господина Смирнова милостивого разрешения совершить жертвоприношение, не стесняясь ни времени, ни места, ни божества, лишь бы жертва оказалась принесенной.