Мултанское жертвоприношение - [43]

В хате жила одинокая вотячка Анна, курносая, низенькая и крепкая, косматая, что твоя медведица. Полаявшись с сотским, она впустила-таки постояльцев, поставила на стол горшок пустого толокна, едва-едва приправленного маслом, да миску прелой квашеной капусты, кинула деревянные ложки. Друзья с грехом пополам поужинали, при этом Шевырев с Кричевским давились, а монах, привычный к постной кухне монастыря, прочел себе и друзьям короткую молитву, и захлебал с удовольствием.

— Обрати внимание на ложку, — сказал он сыщику. — Вот первейшая символика языческая — медведь в жертвенной позе.

Полковник пригляделся: почернелый деревянный черенок старой ложки и впрямь представлял собою на конце морду медведя, зажатую между лап. Сделано было весьма искусно. Такие же изображения были и на большой деревянной ендове, висевшей на стене, и на плошках, и даже на застежках на платье хозяйки.

— Это муж ее покойный вырезал, — пояснил монах, задав вопрос хозяйке.

— Отчего в такой глуши, где нет крещения, у нее имя русское? — поинтересовался Кричевский.

— Анна — вовсе не христианское имя, а одно из древнейших языческих, — возразил брат Пимен. — Слышишь анаграмму посередине? Может быть, это было некогда не имя собственное, а просто слово, означающее женщину.

Языческая Ева собрала со стола остатки еды, добавила еще из чугунка в некое подобие корытца все с теми же медведями вместо ручек, и понесла на задний двор. «Видно, скотине домашней», — подумал Кричевский, наблюдая за нею. Воротясь, она молча притащила из сеней и швырнула на лавки три мешка, набитых травою, добавила к ним еще по маленькому пахучему мешочку и показала ладонью «Спите!», после чего вышла по хозяйству. Двигалась она быстро, споро, шумно.

— Боже мой! — застонал журналист. — Я хочу назад, в Люгу! Люга — центр цивилизации! Хочу на кровать, на перину бабки Марьи, дай Бог здоровьечка этой уважаемой женщине! В баньку хочу!

Он подошел, поковырял в импровизированной постели, пытаясь устроить ее поудобнее, взбить попышнее травяной мешок. Понюхал маленький мешочек, сморщился, чихнул, отбросил в сторону.

— Что за гадость! Здесь хоть вшей нет или еще какой нечисти? Юлия меня полгода к себе не подпустит!

— Вотяки — народ чистоплотный, — с укоризной сказал брат Пимен. — А та травка, которую ты только что выбросил, как раз предназначена для отпугивания гнуса и всяких насекомых. Это нам, между прочим, знак уважения.

Шевырев удивился, поспешно поднял мешочек и вернул его на прежне место. Выйдя по нужде на задний двор, он вскоре вернулся с заговорщицким видом и поманил обоих приятелей рукой.

Позади избы, почти что в огороде, у забора из заостренных кольев, лежала на специальных козлах большая медвежья голова, обращенная оскалом и пустыми глазницами к близкому лесу, черной стеной в полнеба стоявшему шагах в пяти от околицы. В глазницах вместо стеклянных глаз вставлены были оловянные солдатские пуговицы с орлами. Перед головой на чурбачке пристроено было то самое корытце с подношениями, которые, как ошибочно предположил Кричевский, предназначались домашней птице или свинье.

— Должно, у хозяйки украли что-нибудь, — пояснил монах. — На такой случай хранится в деревне вотяцкой обязательно медвежья голова. Голова и выставленное угощение должны приманить из лесу заступника-медведя, который найдет вора и распорет ему живот.

— Добрая женщина! — закатил глаза под очки Петька. — Я хочу в дом! Хвала Господу, я у нее ничего не брал! Вот только, боюсь, медведь об этом ничего не знает! Еще спутает меня в потемках с вором!

— А голова-то свежая! — сказал Кричевский, внимательно осмотрев чучело. — Выделка скверная, местная — но шерсть еще густа, и даже запах звериный сохранился! Я хочу завтра повстречаться с этим охотником!

— Мы же так далеко от этого Старого Мултана! — сказал репортер. — Какое отношение этот забытый край имеет к мултанской истории?

— Не так уж мы и далеко, — возразил брат Пимен. — Это по дорогам, вкруговую, долго выходит. А напрямик тут едва ли тридцать-сорок верст до железной дороги, на север. А там и до Мултана рукой подать. Полдня ходу для знающего человека.

— Это не для меня! — поднял обе ладони кверху Шевырев, будто защищаясь от предложенной пешей прогулки. — С меня хватило уже лесных прелестей! Я лучше снова на войну с янычарами пойду! Там, по крайней мере, всегда был буфет и веселое офицерское общество! А здесь одни колдуны да пиявки… Бр-р!

Когда улеглись, долго кряхтели и ворочались на узких лавках. Петька сверзился с непривычки на земляной пол, забранился и, забираясь обратно, сказал:

— Господин великий сыщик! Один черт, мы не спим! Прости, брат Пимен! Так расскажи нам хотя бы, ради чего мы терпим столь великие лишения, и долго ли нам их еще терпеть! Какая у тебя версия? Между прочим, хочу тебе напомнить, что суд два дня как идет в Старом Мултане, и ежели ты будешь так возиться, выводы твои могут утратить всякую актуальность! Что нового открыл ты за пять дней утомительных странствия наших? Боже! Эти пять дней — как пять лет! Хочу кофе и сигару! И шлепанцы!

— Это тайна следствия, — попытался отбояриться Кричевский, не любивший делиться непроверенными выводами.