Мудьюг — Остров Смерти - [5]

Оба смеялись.

— Ну, отдыхать, так отдыхать, — сказал дядя Саша, — кстати, меня ждет целый выводок ребятишек. Все хотят, чтобы я им показал, где похоронил свою ногу.

— Ишь чего захотели! А ты им не показывай, а то еще откопают и прилаживать тебе станут.

Через час дядя Саша шел окруженный ребятишками, и те наперебой задавали ему вопросы.

— Так вот, товарищи, — начал дядя Саша свой рассказ. — Помните, я вам про архангельскую тюрьму говорил, как там рабочих живых в гроб заколачивали? Помните?

— Помним! Помним!

— Позднее многих из нас увезли из этой тюрьмы на остров Мудьюг.

Загнали нас на пароход в самый низ, в трюм, и сидели мы там, как корабельные крысы. Куда везут нас — не знаем.

В трюме духота, жара. Слышим, как на палубе топают ногами да скрипит где-то в стороне цепь. Есть хочется, а на душе кошки скребут.

— А нам учительница, дядя Саша, говорила, что никакой души у людей нет, — заметил Вовка, перепрыгивая через лужу.

— Правильно говорит учительница! Души нет, ребятки, да и не было. Все это поповские сказки. А вот слово «душа» пока осталось. Никак это слово не заменишь.

— А больно было, папа, когда вас кошки скребли? — переспросил Юрик, жадно улавливая каждое слово отца.

— Да нет же, нет! — ответил юрин папа с нетерпением.

— Не то я хотел сказать: просто нам было очень грустно сидеть, а кошек не был около нас.

— А-а-а… — протянули мальчики разом, поняв, что значит «на душе кошки скребут».

— Так вот, ребятишки, сидели мы в трюме и вспоминали, как нас провожали по городу до пристани…

Когда нас вели по улицам Архангельска, то все лавочники, торговцы, купцы, разные богачи, заводчики, фабриканты — ругали нас, смеялись над тем, что мы ободраны, грязны, спотыкаемся от усталости. Даже поп и тот не утерпел, так обругал, что даже ломовой извозчик не придумает.

— А ты, дядя Шура, помнишь, как он вас обругал? — спросил Алеша Черногоров, забегая вперед и толкая встречных прохожих.

— Не помню, Алеша. Да и знать этого не следует. Теперь всякую ругань надо уничтожать.

— Даже — даже и буржуев нельзя ругать? — протянул удивленно Лева Пассер.

— Буржуев, Лева, надо не ругать, а побеждать. Наш народ сотни лет ругается, а победил царя и помещиков только 12 лет тому назад.

— Ну, рассказывай папа, рассказывай дальше!

— А дальше вот что было, — продолжал дядя Саша, когда все уселись на скамеечке набережной.

— Приехали мы на остров, а там нас уже ждут белогвардейцы-французы. У нашего начальника глазки бегают, как мышки. В глаза не может смотреть, даром что мы арестанты, а он царь и бог над нами: что хочет, то и делает. Видим мы по его роже — злой человечишко этот француз. Он был комендантом острова, а чин был у него лейтенанта. Были и у нас при царе такие чины во флоте.

Был у лейтенанта помощник, а потом еще переводчик из русских белогвардейцев. Но хуже всех был на острове французский доктор.

Не доктор, а мясник какой-то!

Когда к нему приходили больные, он встречал их с хлыстом в руках, а на столе у него лежал револьвер. Лекарств у него никаких не было, кроме одной какой-то горькой микстуры. Он прописывал ее всем больным от всех болезней. Но больше всего он смеялся над больными. Если больной исхудал и обессилел от работы, то он обязательно посоветует побольше работать и поменьше есть.

— Почему это так, дядя Саша? — спросил Коля Сайкин.

— А вот почему, дружище: у французов и англичан есть много колоний[3] — в Африке, в Азии.

И вот, чтобы заставить хорошо работать негров, индусов — посылаются туда самые скверные людишки, вроде этого доктора-француза. Буржуи — французы и англичане — хорошо платят своим чиновникам и заставляют немилосердно расправляться со своими рабами в колониях.

Когда французы и англичане взяли советский Архангельск, они думали, что мы будем для них рабами.

Здорово ошиблись! Правда, они поиздевались над рабочими. Битком набили тюрьмы, а кто для них поопаснее был, отправили на остров и послали туда для наблюдения над нами таких собак, что даже ихние же французские солдаты плакали.

Бывали такие случаи, когда осматривали нас на морозе. Выстроит доктор человек 70 на снегу, велит раздеться. Мороз градусов 20, а то и 25. Зубы стучат. Все ежатся. Кое у кого слезы текут, а французский доктор не торопится.

Помню, как-то раз я совсем окоченел. Я готов был броситься на него с кулаками. Но знайте, ребятишки, я этого не мог сделать, так как за это расстреляли бы не только меня, но и многих других.

Подошел этот доктор, французский буржуй, и спрашивает:

— Ты где служил?

— Во флоте… — отвечаю я.

— Сколько офицеров убил?

— Давно дело было. Не помню…

Посмотрел на меня доктор, помолчал, а потом и сказал:

— Зачем же я буду тебя лечить? Ты выздоровеешь, а потом меня же и убьешь. Пошел вон, собака!

Прогнал меня, а вечером посадили в карцер.

— А это что такое, папа? — полюбопытствовал Юрик.

— Бедные советские ребятишки! — воскликнул дядя Саша. — Вы даже не знаете, что такое карцер!

Я вас спрашиваю, — в самом деле вы не знаете, что такое карцер?

Ух вы, желторотые цыплята!

Лева Пассер, Алеша Черногоров, озорник Вовка и даже Юрик и Сережа-пионер переглядывались друг с другом и смущенно улыбались: дескать, как же это, товарищи, у нас вышло? Никто из нас не знает такой вещи. Вот тебе на-аа! Промахнулись!.. Старик теперь будет над нами шутить.