Мудрость сердца - [5]

— Благодарю, милорд.

— Это я вам весьма благодарен за тот труд, который вы на себя взяли по контролю за состоянием моих дел в мое отсутствие. Я не сомневаюсь, что с удовольствием буду пользоваться и в будущем вашими услугами.

— Примите нашу огромную благодарность за ваше милостивое покровительство, ваша светлость.

Стряпчий с поклоном удалился, а лорд Хейвуд опустился на стул и сидел еще несколько минут в конторе, глядя в пространство невидящими глазами.

Хотел бы он знать, черт возьми, что же ему теперь все-таки делать! Однако, просидев так несколько минут, полковник с присущей ему практичностью решил, что нет смысла что-нибудь планировать до тех пор, пока он не увидит своими собственными глазами состояние как поместья, так и лондонского дома.

Только сейчас он увидел, что мистер Гроссвайс оставил ему кипу документов. Большую часть составляли бумаги с описью имущества. Так на них и значилось:

«Опись Хейвудского аббатства и имущества Хейвуд-хауза в Лондоне».

— Должно же там быть хоть что-то ценное! — пробормотал он.

Впрочем, он не питал на этот счет никаких надежд.

Все, на что пока лорд Хейвуд мог рассчитывать, это около двадцати фунтов наличными, которые у него были с собой.

Эти деньги он выручил, продав все свое имущество, которое набралось у него за годы жизни в Париже. Сумма была до смешного мала, но большего он не смог выжать из невероятно жадного французского агента по продаже недвижимости.

Лорд Хейвуд тогда еще подумал, что уж лучше бы он жил в палатке со своими людьми или в бараках, которые они реквизировали в предместьях Парижа. Все равно ему пришлось разрываться между городом, где находился герцог, и пригородом, где расположились его люди.

Теперь лорд Хейвуд думал о том, что ему следовало гораздо раньше вернуться домой. Ведь если бы он не упустил время и продал несколько ферм сразу после смерти отца, его положение не было бы таким тяжелым.

Но сейчас было слишком поздно сожалеть об этом.

Все, что он мог сделать, это отправиться поскорее домой и убедиться самому, так ли уж плохи дела, как это представлялось из отчета мистера Гроссвайса.

Солнце едва поднялось над горизонтом, когда лорд Хейвуд и его ординарец Картер подъехали к аббатству.

Из-за всей суеты и неразберихи, царящей в Дувре, они не смогли выехать из города рано утром. И как ни старались они гнать своих лошадей, темнота застигла их в пути, и они были вынуждены переночевать на придорожном постоялом дворе.

В доме было грязно и неуютно, отсутствовали всякие удобства. Даже место для лошади Картера в маленькой полуразрушенной конюшне отыскали с большим трудом, а великолепный боевой конь лорда выглядел в ней и вовсе неуместно.

Они едва уговорили хозяина найти для лошадей немного свежей соломы. Ложась в этот вечер на жесткий, как камень, тюфяк, лорд Хейвуд подумал, что лошади, без сомнения, проведут эту ночь гораздо лучше, чем они сами.

Впрочем, он не жаловался. Военная походная жизнь, особенно в тот период, когда им приходилось разбивать походные биваки в голых, суровых горах Португалии, научила его довольствоваться минимальными удобствами.

И тем не менее он не собирался задерживаться здесь ни секундой дольше, чем это было необходимо, потому что по своим удобствам эта комната в придорожной гостинице была сравнима разве что с походной палаткой в горах.

Он поднялся с первыми рассветными лучами и обнаружил, что Картер уже оседлал лошадей.

На завтрак им предложили несколько ломтей хлеба, кусок жесткого сыра и масло с прогорклым запахом.

— Я, пожалуй, потерплю до дома, — заметил лорд Хейвуд, отодвинув все это в сторону.

Он расплатился с хозяином гостиницы, и они тронулись дальше в путь.

Когда они наконец доехали до мест, так хорошо ему знакомых, лорд Хейвуд сразу вспомнил трепет, охвативший его, когда он только вступил на английскую землю в Дувре после долгих лет, проведенных на чужбине.

Теперь все эти земли по праву принадлежали ему, они были неотъемлемой частью его жизни, вошли в его плоть и кровь. Здесь прошли его детство и юность, и, едва ступив на эту землю, он сразу же погрузился в воспоминания, о которых, как полагал, давно забыл и думать.

Эти воспоминания, как яркие живые картины, вставали у него сейчас перед глазами.

Он видел, как билась на конце лески первая пойманная им рыба. Лорд Хейвуд вновь ощущал струи воды, холодящие кожу, когда он, быстро рассекая воду, плыл по озеру, а потревоженные лебеди бросались от него врассыпную, возмущенные его внезапным вторжением в их спокойную жизнь. Купаться в озере ему категорически запрещалось, и, конечно, его не раз ругали за это, но он не мог отказаться от такого удовольствия.

Он вспомнил, как подстрелил свою первую дичь, голубя, и с гордостью принес домой, чтобы показать отцу. Потом был первый убитый им кролик, первая куропатка, первый фазан.

И, конечно, его первый пони — самая большая, ни с чем не сравнимая радость, — он тогда едва научился ходить. Потом был пони покрупнее, и наконец лошади, всегда самые быстрые, на которых он мог мчаться, обгоняя ветер.

Эти воспоминания, так же как и земля, по которой они сейчас ехали, были неотделимы от него, как дыхание; как сама жизнь. Молодой лорд Хейвуд прекрасно понимал — что бы ни случилось в будущем, эта земля всегда останется частью его жизни, которую он никогда не сможет потерять и никогда не сможет покинуть. Накануне он сказал Картеру: