Мудрость прощения. Доверительные беседы - [7]

  Пейзаж  высокогорного  плато,  очень  своеобразный  и  даже  ошеломляющий,  оказался совершенно не похожим на то, что я видел, когда путешествовал прежде. Тибетцы оказались такими же, как те, которых я помнил по Дхарамсале: милыми, великодушными и ужасно смешливыми. То, что я — этнический китаец, нисколько не мешало им помогать мне.

И улыбающееся лицо Далай Ламы всегда было рядом. Во всех деревенских домах и монастырях, которые я посетил, на алтарях неизменно оказывались его фотографии. Каждый тибетец, которого я встречал, спрашивал о нем, часто со слезами на глазах. Неожиданно Далай Лама и все то, что он отстаивал, показалось мне невероятно значительным. Меня до глубины души поразило, насколько простую и высокую религию исповедуют он и его соотечественники — они исповедуют доброе отношение друг к другу.

Железные ворота резиденции Далай Ламы закрылись за нами, и мы с Тэндзином Таклхой пошли по широкой бетонной дорожке к аудиенс-холлу, где всегда проходили мои интервью с главой Тибета. Прежде я никогда не бывал дальше этого места. Но на этот раз мы обошли и аудиенс-холл, и маленький зал для песнопений, а затем миновали плотный строй деревьев. Дальше тянулся сад, а перед ним — красивое двухэтажное здание, где Далай Лама спит и медитирует.

Индийский солдат, держа автомат обеими руками, патрулировал участок перед входом. Еще один индус в штатском — в брюках и рубашке навыпуск — проводил нас бесстрастным взглядом. Трое или четверо телохранителей-тибетцев расхаживали в тишине. Мы остановились у входа в дом, и, честно говоря, я чувствовал себя неловко, словно вторгся в святая святых Далай Ламы.

Будто отвечая на мои мысли, лидер Тибета вышел из здания, посмотрел на меня, улыбнулся и произнес своим гулким баритоном: «Ни хао?» Ему нравится приветствовать меня по-китайски. Крепко пожав мне руку, он двинулся по дорожке, ведущей в сад. Бодро прошагал под уклон ярдов пятьдесят, а затем повернул обратно. Он фыркал от удовольствия и, приближаясь ко мне, можно сказать, красовался. Несколько месяцев назад мы говорили о важности физкультуры. И он признался, что не любит физических упражнений, да и ленится. Я взял с него обещание, что он увеличит нагрузку — будет простираться ниц не тридцать, а сто раз в день. И вот теперь он решил продемонстрировать, насколько серьезно взялся за утреннюю гимнастику.

Далай Лама жестом пригласил нас с Тэндзином следовать за ним. Мы поднялись по внешней бетонной лестнице на ярко освещенный второй этаж — открытую площадку, обставленную удобными диванами и креслами. Паркетный пол устилали восточные ковры, а всю правую.стену занимали огромные, от пола до потолка, окна. За ними виднелась долина Кангра, круто спускавшаяся вниз, и вершины гор, позолоченные нежным утренним светом.

Вслед за Далай Ламой мы прошли в его комнату для медитаций.

Глава 2 Два монаха на парапете

Комнату для медитаций Далай Ламы заливал мягкий утренний свет. Прекрасно выполненные деревянные застекленные шкафы выстроились вдоль стен; в их недрах можно было разглядеть бесчисленные бронзовые статуэтки и предметы культа. Стопки священных тибетских текстов, обернутые желтой тканью и драгоценной парчой, аккуратно сложены  на  специальных  полках.  Центр  комнаты  занимал  нарядный  алтарь.  В  центре,  в миниатюрной копии храма из дерева и стекла, находилась статуэтка не выше двух футов высотой. На всем лежал отпечаток торжественного великолепия и сдержанного изящества.

Тэндзин Таклха указал мне на маленький квадратный тибетский коврик возле двери, где я должен был сидеть. Я установил видеокамеру на треногу. Далай Лама молча обогнул простой письменный стол красного дерева, выскользнул из пластиковых шлепанцев и сел в позу лотоса, спиной к обшитой деревянными панелями стене. Поправил одежду, закрыл глаза и начал медитацию. Я включил камеру; мотор тихо зажужжал, запечатлевая на цифровом носителе тибетского монаха.

Далай Лама уже рассказывал мне о своем утреннем распорядке: «Как только я пробуждаюсь — сейчас ровно в 3:30, — я произношу несколько мантр и молитв. Мои первые мысли: Будда и его учение о сострадании, учение о взаимозависимости. Это я делаю всегда, но весь мой распорядок действий на день формируется в соответствии с двумя принципами: альтруизм и взаимозависимость. Потом я несколько раз простираюсь ниц, затем выполняю несколько упражнений. В это время — минут тридцать — я размышляю. После этого я принимаю ванну или душ. В пять, иногда в 4:40, — завтрак. Мой младший брат всегда дразнит меня: говорит, что истинная цель раннего подъема — завтрак. Буддистские монахи обычно не принимают пищу вечером».

Пока Далай Лама устраивался для медитации, мои глаза привыкли к мягкому свету. Как раз напротив меня, на другом конце комнаты в витрине я заметил стенную роспись — Будда в простой одежде цвета шафрана на фоне пышно-зеленых гор и извилистых заливов. В соответствии с традицией, у Будды длинные мочки ушей и узел волос на макушке, что означает просветленность. Выражение лица немного неопределенное — полуулыбка, безмятежность. Само же лицо — округлые полные щеки, маленький подбородок, приподнятые уголки глаз — исполнено нарождающейся радостью.