Муби - [3]

– Чумазый? Что это значит? – удивился Муби.

– Не все ли равно, что это значит? Я просто шучу, понимаете ли вы, Муби-Луби, Чучи-Мучи!

И Шам, неожиданно протянул руку к голове Муби, взъерошил его волосы.

– Хорошо! – весело сказал Муби. – Теперь я тоже буду называть вас не Шам, а Шимми.

– Шим, Шим! – подхватил Хамид, расхохотавшись.

– О, пхате мунх![1] – невольно вырвалось у Шама.

– Фате му? – повторил Муби.

– Это еще одно бранное слово. Этот тип – пенджабец и не произносит иных слов, кроме бранных, – пояснил Хамид.

Прервав Хамида, Шам положил на плечо Муби руку и сказал:

– Как вы смотрите на то, чтобы пойти сейчас в какой-нибудь укромный китайский ресторан и отпраздновать там рождество? Отвечайте скорее!

– Пхате му! – подбросив в воздух кепи, воскликнул Муби. – О, отныне я буду звать так своего полковника! Непременно, вот увидите!

В китайском ресторане, куда они вошли, было безлюдно. Под причудливыми, на манер китайских волшебных фонариков, электрическими лампочками, струившими мягкий, рассеянный свет, были чинно расставлены вдоль стен маленькие изящные столики. Со стены на вошедших смотрели портреты Чан Кай-ши, Черчилля и Рузвельта. Все дышало атмосферой таинственности и загадочности.

Глаза Чан Кай-ши казались тревожными, а на лице запечатлелись следы многих страстей и переживаний.

Рузвельт, как и подобает руководителю страны, выдвигающейся на главное место среди великих держав мира, выглядел самодовольным и удовлетворенным.

Черчилль крепко сжимал во рту сигару. Жесткое и властное очертание его поджатых губ, устремленный куда-то в пространство холодный самоуверенный взгляд, – все как бы говорило: «Я был, есть и буду повелителем, чья воля определяет судьбы стран и народов…»

Когда Пракаш внимательно посмотрел на портреты, ему показалось, что в выражении лиц Черчилля и этой коричневой мумии – Чан Кай-ши есть какое-то поразительное сходство. Несмотря на все внутреннее и внешнее различие между ними, существовало что-то неуловимо общее для них обоих. Та же холодная жестокость во взгляде, то же хищное выражение в чертах лица того и другого…

На мгновенье Пракаш даже остановился, вглядываясь в портреты… Вдруг он почувствовал, что хотел бы увидеть на стене портрет другого человека… Кого?…

Сегодня рождество. Все крыши, стены домов и все вокруг разукрашено флагами союзников… Пракаш несколько раз принимался искать глазами другие флаги. Чьи флаги?…

Не было нигде ни тех портретов, ни тех флагов. Пракаш подумал:

«Почему все усиливается в сердце эта тоска? Почему мне чудится, будто на лицах этих блестящих американских и канадских летчиков начертано выражение самодовольства и высокомерной гордости? Даже вон тот китаец, который с карандашом и листом бумаги в руке почтительно стоит в ожидании заказа, – даже в нем чудится еле уловимое выражение самодовольства… Наверное, это обман зрения, бред расстроенного воображения…»

Шам тоже молчал. Никто из компании не произносил ни слова, неизвестно – почему…

Муби сказал, нарушив это молчание:

– Как красивы эти низкие бокалы. Мне они очень нравятся. А вам, Шимми?

Шам вздрогнул.

– Очень! – тихо сказал он и, взяв один из бокалов с вином, опрокинул его себе в рот. Потом посмотрел вокруг. Ни за одним столом не было видно индийцев.

«Да, мало здесь наших соотечественников, – подумал он. – Да и откуда здесь быть индийцам? – мелькнула у него мысль. – Они сейчас – в Бенгалии, в Ориссе, в Андхре, в Мадрасе – мрут весной от голода!.. Ведь они – дикари!..» У него перехватило горло.

Пракаш, пытаясь завязать разговор, сказал:

– В китайском плове нет той деликатности, какая бывает в американском, не правда ли?

– И питательности тоже мало… – добавил Хамид.

– Я тоже очень люблю американский плов! – подхватила Мумтаз.

– Благодарю вас! – польщенно сказал Муби. – Я расцениваю эту похвалу, как самый лучший рождественский тост в мою честь.

Проходившие мимо канадские летчики остановились. Муби, заметив их, обрадованно вскочил и подтащил обоих к столу.

– Это Жан и Том. Оба из Монреаля, – представил он летчиков своим индийским друзьям. Поздоровавшись, летчики подсели к столу.

– Есть мы не будем, – сказал Том, – мы только что пообедали.

Несколько мгновений длилось молчание. Из китайской радиолы лилась мелодичная песня.

– Как далеко от родины приходится встречать рождество, Жан, – тихо сказал Муби.

Жан ничего не ответил. После короткой паузы отозвался Том:

– Так хочется увидеть сейчас запушенные снегом сосны! А здесь поглядишь – одни лишь звезды блестят на небе…

Жан крикнул слуге:

– Принесите стакан воды!

Муби продолжал:

– Да, вы вот живете вместе со своими маленькими братишками и сестренками. А у моей матери, с тех пор как умер мой отец, никого не осталось в мире, кроме меня. Ах, Жан, сначала мы жили с нею очень близко друг от друга! Но и тогда я боялся лишний раз вспомнить о матери…

Том сказал:

– Сейчас, наверно, дома горят восковые свечи… Рождественская елка… На улице играет аккордеон… Эх, сейчас бы послушать аккордеон!

Ни к кому не обращаясь, Муби тихо проговорил, как о чем-то сокровенном:

– А я благодарю судьбу за то, что пришлось провести эти дни не в одиночестве…