Мстящие бесстрастно - [16]

Маххати просто дрожала. Ночи были уже довольно теплыми, но трясло ее так, словно она только что побывала на заснеженном перевале в горах. Я впустила ее и заперла дверь. Маххати прислонилась к стене, озираясь по сторонам. Я быстро налила из большой бутыли зеленого стекла крепкого вина. Усадила ее на тахту и набросила на плечи покрывало из легкой и мягкой козьей шерсти.

— Пей, сестрица, — успокаивающе проговорила я. — Что произошло? Что с тобой?

Маххати попыталась ответить, но вдруг разрыдалась, жалко всхлипывая и подвывая. Какой позор для эсо! Хорошо, что никто не видел.

— Я… я хочу отречься, Шахумай, — еле выговорила она. — Отречься при всех, чтобы все знали! Я боюсь! Я не хочу!

— Маххати, милая, — попыталась ее успокоить я, — кому мы-то нужны? Мы совсем молодые эсо, мы ничего толком не знаем во всех хитросплетениях здешней жизни, что мы-то значим?

— Как будто ты не боишься! — ревела она, впрочем, уже не так отчаянно.

— Боюсь, конечно. Но ведь все мы умрем когда-то. Ты лучше думай, что на все воля богов, что если они пожелают твоей смерти, то уже никто и ничто тебя не спасет, а если не захотят, так тебя и самый изощренный убийца не достанет!

— А вдруг захотят?

— Ну…

— Я не хочу умирать так, в страхе! Когда неожиданно, это не страшно, а так — я не хочу! Шахумай, — она подняла на меня огромные заплаканные глаза, — Шахумай, а где Кайаль? Где он?

— Он ушел по делам роана, — не моргнув глазом солгала я.

— Дела роана? Шахумай, да не держи ты меня за дуру! — взвизгнула она. — Какие дела роана, если сейчас замиренье? А… — она попятилась от меня, — а… значит, вы… вы убиваете?

— Дура! — рявкнула я. — Дура! Дура! Разве у роана других дел к эсо не бывает? Ты совсем с ума сошла! Ты же знаешь Кайаля с детства голозадого!

— Мы меняемся, — прошептала она, вроде бы успокаиваясь.

— Зачем тебе Кайаль? — спросила я.

— Я хотела нанять его, — помотала она головой. — Чтобы охранял меня. Я боюсь… — еле слышно прошептала она.

Только тут я поняла, насколько она испугана. Нанять эсо для охраны эсо — большей дури и придумать нельзя! Но я понимала ее. Мне тоже было очень страшно…

— Кто знает, — осторожно сказал я, — может, и роан хочет взять Кайаля в охрану. Дело это странное и тревожное что-то мне во всем этом чудится. Может, одного Аоллеха сейчас роану действительно мало?

— Роанов не убивали. Убивали нас, эсо! — снова впала в истерику Маххати, — Нас, не этих проклятых роанов, которые нашими руками глотку друг другу режут, чтобы властвовать, не этих архушей языкастых, нас, нас убивают!

Может, она и была права, но думать о таком я себе не позволяла. Хотя времечко наступило такое, что подумать не мешало бы. Но — дождемся Кайаля. Я накапала ей в вино хорошего успокоительного снадобья, и она быстро уснула.

Лето разгоралось, в порт снова начали приходить корабли, а в северные ворота — караваны, а по великой Ману — речные суда. Все было вроде бы как прежде. Только рядом не было Кайаля, да тайный страх поселился в городе. Конечно, не во всем городе — только среди эсо да власть имущих в Араугуде. А простой народ жил как прежде. Как прежде после каждой ночи находили трупы на улицах, в темных закоулках, в садах да и вообще везде, где живут люди. Трупов было не больше и не меньше, но каждый раз мы с ужасом ждали известий о гибели нового эсо. Но все было тихо. Роаны держали мир. А все сложности улаживали инут. В эти дни их орден приобрел огромный вес. А мне в голову пришла нехорошая мысль — а, может, это все их рук дело? Ведь теперь, считай, власть в городе в их руках… Или нет?

У меня было время поразмыслить. Во время опасности обостряются все чувства и разум становится необычайно ясным, начинаешь многое замечать и переосмысливать заново. Наверное, впервые я поняла тогда, что наш Эшхарин — не пуп земли, и все, что происходит "где-то там" на самом деле не так уж и далеко и все же касается нас. Это было неприятно. Раздражало, поскольку явно вело к перемене привычного и уютного в какой-то мере жизненного уклада.

Кораблей приходило все меньше — разве что с островов Эку. На севере шла война. Таргаринский флот сцепился с имтеранским, на юг ходу не было. У Кальмейна море, говорят, напоминало садок с бешеными муренами. Из Ильвейна, как всегда, приходили сухопутные караваны и речные суда, но их было меньше, да и на границах, говорят, баринах приказал держать кордоны, чтобы война не расползлась и по нашей земле. По земле высших, земле эшхаринам. Мы еще помнили войны. Двух сотен лет не прошло с той поры, когда кланы воевали за главенство в стране. Тогда победили южане, и в Таггване воцарился осененный мечом богов баринах из дома Эльмих. Но это еще не было началом мира. Когда умер баринах, его сменил на престоле младший сын Тавин, а старший, Алькам, был объявлен сумасшедшим. И не потому, как тогда считали, что он был от старшей жены из клана Хамир, от брака по расчету, а действительно потому, что с головой у него было не в порядке. Но что за дело, ежели речь идет о власти… Ну, дальше, понятное дело, снова была война, драка двух братьев, двух клановых союзов. Наши, Таруш и Уллаэ, под сурдинку подгребли под себя Араугуд и стали ждать, чем кончится. Кончилось тем, что Алькам убил Тавина и вернул себе престол. Хорошо, что тогда все северные кланы изрядно выдохлись в войне и не особо наседали на южан. Но зато они получили себе такого баринаха… Говорят, сумасшедшие в некоторых вопросах могут быть чрезвычайно разумны. Алькам был гениален в том, что сумел подгрести под себя всех. Кроме юга. Наверное, юг был следующим, но он не успел. Алькам выстроил себе новую столицу, прекрасный и страшный город Эшхет, в котором провозгласил себя богом. А богу можно все. Это был утонченный бог, любивший все прекрасное и изысканное. Утонченный убийца, кровавый эстет. До сих пор о мертвом городе Эшхет рассказывают такие ужасы, что перед ними бледнеют даже страницы хроник. Этот говоривший только на старом языке государь не мог жить, не увидев хотя бы раз в день чьей-нибудь изощренной смерти или пытки. Кончилось тем, что к нему подослали эсо из клана Карраш, который и прирезал государя — тот умирал утомительно-долго, потому, что эсо медленно выпускал из него кровь, а этот коронованный кровосос смотрел на то, как ей наполняется изящный, по его вкусу, хрустальный кувшин. Говорят, он визжал и молил, унижался до невозможности, но никто не пришел к нему на помощь. Труп его так и остался там гнить, непогребенный, а кровь его принесли матери убитого Тавина. Вот тогда Карраш и посадили на престол сына двоюродного брата погибших баринахов от женщины своего клана. Наши южане повели себя разумно. Выказали покорность, но явились с такой свитой, что стало ясно — такому северу с таким югом воевать не под силу. Потому Араугуд стал как бы второй столицей. Здесь сидит хин-баринах, родич баринаха, мы исправно платим щедрую дань и поставляем воинов в общее войско, но Араугуд — наша вотчина. Иначе будет, в лучшем случае, два Эшхарина, а в худшем — баринах из Таруш или Уллаэ. А вдруг убийства эсо… Нет, лучше не думать. Не может же государь быть таким дурнем? Говорят, он неглуп… Может, именно поэтому?